Тринадцатый Койот - Кристофер Триана

Она повернулась к нему лицом, и очарование прекрасной женщины, стоящей так близко к нему, поразило Рассела во второй раз за этот день. Ему захотелось обнять ее, как будто это был его последний шанс обнять кого-либо.

"Существует белая магия", — сказала она. "Но я ею не владею. Она приходит иногда по милости Божьей".

"Тогда давай помолимся об этом?"

Она кивнула и взяла его руки в свои. Он последовал ее примеру, подперев подбородок. Ее слова были цветистыми, как поэзия, Евангелие надежды и исцеления, которое заставило его дышать медленнее, успокаивая, как материнская колыбельная. Когда она закончила, они оба посмотрели на Бирна. Он не шелохнулся и ничуть не изменился.

"Терпение", — сказала сестра Мэйбл. "Это одна из тех вещей, о которых Он просит нас".

Она подошла к Бирну и положила руки по обе стороны его лица. Она удивила Рассела, наклонившись и поцеловав раны на щеках Бирна. Держа в руке розарий, она прошептала несколько слов на латыни, подняла его голову и надела розарий ему на шею, как и ожерелье Кайова.

Рассел надеялся, что этого будет достаточно.

Они вместе вернулись в город, когда ночь уже полностью опустилась. Декабрь был злым, кусачим и мрачным. Рассел нашел в сундуке одно из своих старых пальто, и Мэйбл надела несколько слоев поверх платья и длинные шерстяные чулки под ним.

"Что вы теперь будете делать, Маршал?"

Он хотел бы знать.

"Я собираюсь встретиться с Мерфи Хайерсом и попытаться связаться с Советом. Мне нужно больше помощников, больше одержимых. Может быть, несколько кавалеристов. Чего бы ни хотели койоты, сегодня они этого не получили, так что они вернутся, когда будут в состоянии сражаться".

Она посмотрела вниз. "Боюсь, вы правы".

"Может, нам стоит вообще убрать эту штуку с Холма Надежды".

"Куда бы Менгир ни направился, они будут преследовать. По крайней мере, здесь он в безопасности".

"Как только я соберу полный отряд, мы будем следить за часовней, но если мы окружим ее, это приведет койотов прямо к Менгиру. Мы выдадим, где он находится".

"Вы правы и в этом, Маршал".

Они расстались у часовни, и Рассел вернулся к дому Мерфи Хайерса, но окна были темными, и никто не ответил, когда он постучал. Он сошел с крыльца. Он должен был поговорить с Хайерсом утром. Сейчас ему нужен был отдых, и побольше, но он сомневался, что его глаза останутся закрытыми надолго.

Делия проснулась голодной.

Нет. Не голодной — умирающей от голода.

Перед сном Джойс Аберкромби угостила весь дом изысканным обедом, явно пытаясь занять своих постояльцев после той бойни, которая произошла здесь, в городе. Был устроен такой пир, какого Делия никогда не видела за исключением Дня благодарения: жареная утка, кукурузная мука, тыквенный пирог и картофель, обогащенный сливками. Была даже небольшая бочка пива. Делия ела и пила до тех пор, пока не почувствовала, что готова лопнуть. Но теперь, спустя всего несколько часов, она чувствовала себя так, словно неделю постилась.

Она села в постели, и ее живот заурчал. Она срыгнула пустую отрыжку. Встав, она надела пальто поверх ночной рубашки и спустилась вниз за остатками еды.

Ее руки дрожали. Сначала она отнесла это на счет холода, но когда посмотрела на свою руку, лежащую на перилах, то увидела, что ногти у нее отросли, а персиковый пух на запястье стал темнее. Для кого-то другого это было бы незаметно, но, зная собственное тело, Делия вздрогнула от перемены и подняла руку, чтобы рассмотреть ее поближе, подойдя к окну в лунном свете. Обе руки были изменены таким образом, и плоть ее ладоней огрубела от свежих мозолей, которые были намного темнее остальной кожи.

Стоя в свете луны, она начала дрожать сильнее, неконтролируемая судорога, и ее желудок снова сжался, поэтому она пошла к пианино, чтобы сесть. Вдали от окна ее скрывала тень, и конвульсии снова перешли в легкую дрожь. Она просто сидела и дышала, пытаясь отбросить свои подозрения. Когда голод стал слишком сильным, она пошла на кухню и съела остатки ужина, питаясь только мясом.

Успокоенная, она вернулась в постель, но не смогла сомкнуть глаз.

Подъем на холм, казалось, занял целую вечность. Пони гробовщика был старым и двигался как в патоке. Даже когда Уэб швырнул в него пустой бутылкой, ударив пони по голове, он все равно не ускорил шаг. Снег на земле казался ему страшным, каждый его шаг был осторожным, словно он переходил по шаткому мостику из досок и веревок. Идти пешком было бы быстрее, но он не мог сам тянуть телегу и не собирался оставлять гроб Джаспера позади.

Они шли по тонкой тропе через глухомань, Верн направлял их глубже за кустарник, чтобы их не заметили. Гробовщик был очень бледен. Его кожа была почти прозрачной, а из-за разорванной рубашки Уэб мог видеть его скелет, почерневшие легкие и разбухшие кишки. Лицо Верна было маской смерти, настолько нездоровой, что это обеспокоило даже Уэба.

"Ты похож на собачье дерьмо, побелевшее на солнце", — сказал он.

Верн улыбнулся на это, бредя от болезни. В его волосах и бровях собрались хлопья.

"Тебе холодно?" спросил Уэб.

Верн захихикал. "Я умираю!"

Уэб остановил пони. Он медленно поднялся, ягодица болела от попавшей в нее пули. Он забрался на телегу. Открыв гроб Джаспера, он поднял хрупкие останки и начал снимать с мертвеца пиджак. Труп был настолько увядшим, что он опасался, как бы ему не отломили руку у плеча, но Джаспер был крупнокостным и легко не сломался. Уэбу удалось освободить пиджак, и он надел его на Верна, скорее для того, чтобы не смотреть на его гниющие внутренности, чем для чего-то еще.

"Нам надо куда-нибудь забраться", — сказал Уэб. "В такую погоду мы погибнем".

"Мы должны посетить ферму О'Коннера… или то, что от нее осталось".

Уэб сомневался, что у него сейчас хватит сил