Джеймс Купер - Зверобой
— Жестокие, бессердечные гуроны! — воскликнула Гэтти в припадке негодования. — Кто дал вам право губить в огне человека? Разве он, по-вашему, то же, что полено?
Вскоре опять молодые воины собрали разбросанные головни, а женщины и дети по знаку Райвенука принялись подкладывать хворост под костер. Уже огонь прибавился с новой силой, как вдруг молодая индеанка, раздвинув толпу, разбросала опять загоревшиеся ветви. При этой второй неудаче гуроны испустили грозный крик, но когда индеанка подняла голову, и они узнали в ней Вахту, неистовый крик быстро сменился восклицаниями изумления и радости. С минуту никто не думал о пленнике, и все гуроны, старые и молодые, столпились около Вахты, спрашивая ее о причине внезапного возвращения. В эту критическую минуту Вахта успела шепнуть Юдифи несколько слов и подала ей какой-то маленький предмет, не замеченный никем. Потом она обратилась к молодым гуронкам, своим приятельницам, и вступила с ними в разговор. Юдифь, с своей стороны, быстро принялась за дело. Она вручила Гэтти маленький острый ножик, полученный от Вахты, надеясь этим способом передать его Зверобою, но слабоумие Гэтти опять нарушило ее расчеты. Вместо того, чтобы развязать потихоньку руки пленника и передать ему ножик, она открыто принялась резать повязку, прикреплявшую к дереву его лоб. Заметив эту операцию, гуроны бросились к слабоумной девушке и оттащили ее от дерева в ту минуту, когда она принялась обрезывать веревку на груди Зверобоя. Это открытие вызвало подозрение в отношении Вахты, и при допросе неустрашимая индеанка, к величайшему изумлению Юдифи, смело призналась в своем участии во всем происходящем.
— Отчего бы мне не помочь Зверобою? — сказала она решительным тоном. — Он брат делаварского вождя, и у меня делаварское сердце. Подойди-ка сюда, негодный Колючка! Сотри со своего лица ирокезскую краску и выставь себя перед ними гадким трусом, каким создала тебя природа. Пусть он подойдет к Зверобою, и я покажу вам, вожди и воины, какого негодяя вы приняли в свое племя!
Эта смелая речь, произнесенная на ирокезском языке с видом полной уверенности, произвела сильнейшее впечатление на всех гуронов. Измена всегда порождает недоверие, и хотя Колючка-Йокоммон — употребил все средства, чтобы выслужиться перед своими врагами, однако, его усилия привели только к тому, что он был лишь кое-как терпим между ними. Как двойной изменник, он справедливо заслужил всеобщее презрение, и никто не вступал с ним в дружеские отношения. Сперва изменил он Вахте, на которой хотел жениться, а потом сделался изменником всего своего племени. Никогда почти не смел он являться на глаза вождям, и гуроны караулили его так же, как и Вахту. До сих пор он тщательно скрывался от Зверобоя, и тот не знал даже, что Колючка-Йокоммон — в лагере гуронов. Но теперь, к своему ужасу, изменник не мог больше прятаться за другими. Впрочем, он не стер с своего лица ирокезской раскраски, и под ее покровом молодой охотник не узнал его даже тогда, когда он вступил в кружок вождей.
— Кто и в чем здесь обвиняет Йокоммона? — сказал изменник, нагло выступая вперед.
— Я тебя обвиняю, и ты знаешь в чем! — вскричала Вахта с живостью, хотя в поступках ее проглядывала явная растерянность, как-будто она чего-то ожидала. — Обратись к своему сердцу, подлый беглец, и не смей приходить сюда с лицом невинного человека! Склони голову к светлому ручью и признай на своей фальшивой коже краску своих естественных врагов. Хвастайся потом, как бежал ты от своего племени и как накинул на себя французское покрывало. Пусть на теле твоем будут самые яркие цвета, я угадаю тебя везде и во всем, как подлую ворону в перьях колибри.
Все гуроны были в высшей степени изумлены этими словами девушки, которая всегда между ними отличались необыкновенною кротостью. Колючка в свою очередь взбесился до того, что готов был растерзать на куски свою обвинительницу.
— Чего хотят от Йокоммона? — сказал он дерзко. — Если белому человеку наскучила жизнь и если боится он пыток, одно слово, Райвенук, и я отправлю его к тем воинам, которых мы лишились.
— Нет, Райвенук, нет, нет! — вскричала Вахта. — Зверобой не боится никого и ничего, и уже эта ворона всего менее для него опасна и страшна. Развяжите ему руки и поставьте его лицом к лицу с этим подлым трусом. Увидим мы, кто из них скорее отправится на тот свет.
С этими словами Вахта бросилась вперед и принялась распутывать Зверобоя, но Райвенук приказал ее остановить. Вождь гуронов с недоверием следил за всеми движениями молодой индеанки, которая при всей живости не могла скрыть своего беспокойного вида, слишком заметного для привычных глаз. Она прекрасно играла свою роль, но два-три вождя были убеждены, что все же это — роль, противоречившая ее настоящим чувствам. Таким образом, она обманулась в своей надежде именно в ту минуту, когда думала добиться полного успеха. По приказанию Райвенука все поспешили занять свои обычные места, и тогда молодые воины приготовились еще раз развести костер, так как всякая отсрочка была уже совершенно бесполезна.
— Постойте, гуроны! — вскричала Юдифь в порыве бессильного отчаяния и едва понимая сама, что говорит. — Еще минуту, не более, как минуту!
Новое непредвиденное обстоятельство остановило ее крик. Молодой индеец стремительно прорвался сквозь густую толпу гуронов и мгновенно очутился в центре вождей, как самый близкий их приятель, или как сумасброд, у которого вскружилась голова. Пять или шесть часовых было расставлено в различных пунктах по берегу озера, и Райвенук сначала думал, что это кто-нибудь из них спешил сообщить важную новость. Между тем движения незнакомца, расписанного с ног до головы, до того были стремительны и быстры, что с первого раза никак нельзя было узнать, друг он или недруг. В два, три скачка он очутился возле Зверобоя и в одно мгновение перерезал на нем все веревки, так что пленник совершенно овладел всеми своими членами. Тогда только незнакомец бросил взгляд на окружающие предметы. Он выпрямился, как сосна, поворотился, и гуроны увидели в нем молодого воина, расписанного краскою делаваров. В каждой руке его было по карабину и один из них — «ланебой», снабженный патронами, немедленно перешел к Зверобою, его владельцу. Совершив этот подвиг, Чингачгук бросил на гуронов свой орлиный взор, как-будто смело вызывал на бой озадаченный лагерь. Присутствие двух вооруженных воинов привело в трепет всех гуронов. Их ружья, большей частью незаряженные, валялись под деревьями в различных местах, и они могли обороняться только своими томагавками. Никто, однако, не обнаружил чувства страха, потому что казалось невероятным, чтобы два человека отважились сделать нападение на многочисленный лагерь. Вожди ожидали, что за этой смелой выходкой последует какое-нибудь предложение. Они не обманулись.
