Джеймс Купер - Последний из могикан
– Дух, создавший людей, дал им различную окраску, – начал хитрый гурон. – Некоторые из них чернее неповоротливого медведя. Эти должны быть рабами, и он велел им работать всегда, подобно бобру. Вы можете слышать их стоны, когда дует южный ветер, стоны более громкие, чем рев бизонов; они раздаются вдоль берегов большого Соленого Озера, куда за ними приходят большие лодки и увозят их толпами. Некоторых он создал с лицами бледнее лесного горностая: этим он приказал быть торговцами, слугами своих женщин и волками для своих рабов. Он дал этому народу крылья голубя – крылья, которые никогда не устают летать, – детенышей больше, чем листьев на деревьях, и алчность, готовую поглотить всю Вселенную. Он дал им голос, похожий на крик дикой кошки, сердце, похожее на заячье, хитрость свиньи – но не лисицы – и руки длиннее ног оленя. Своим языком белый человек затыкает уши индейцам; сердце бледнолицего учит его нанимать за плату воинов, чтобы они сражались за белых людей; хитрость помогает ему собирать блага земли, а руки его захватывают всю землю от берегов соленой воды до островов Великого Озера. Великий Дух дал ему достаточно, а он хочет иметь все. Таковы бледнолицые. Других людей Великий Дух сотворил с кожей более блестящей и красной, чем это солнце, – продолжал Магуа, выразительно указывая вверх, на огненное светило, лучи которого пробивались сквозь туман на горизонте. – Он отдал им эту землю такой, какой сотворил ее: поросшей лесом, наполненной дичью. Краснокожие дети Великого Духа жили привольно. Солнце и дождь растили для них плоды, ветры освежали их летом. Если они сражались между собой, то лишь затем, чтобы доказать, что они мужчины. Они были храбры, справедливы, они были счастливы…
Тут оратор остановился, снова глядя вокруг, чтобы узнать, возбудила ли его речь сочувствие слушателей. Всюду он встречал глаза, жадно впивавшиеся в его глаза, высоко поднятые головы, раздувавшиеся ноздри.
– Если Великий Дух дал разные языки своим краснокожим, – продолжал он тихим, печальным голосом, – то для того, чтобы все животные могли понимать их. Некоторых он поместил среди снегов вместе с их двоюродным братом медведем. Других – вблизи заходящего солнца по дороге к счастливым полям охоты, иных – на землях вокруг пресных вод, но самым великим, самым любимым он дал пески Соленого Озера. Знают ли мои братья имя этого счастливого народа?
– Это были ленапы! – поспешно крикнуло голосов двадцать.
– Это были ленни-ленапы, – сказал Магуа, склоняя голову с притворным благоговением перед их былым величием. – Это были племена ленапов! Солнце вставало из соленой воды и садилось в пресную воду, никогда не скрываясь с их глаз. Но к чему мне, гурону лесов, рассказывать мудрому народу его предания? Зачем напоминать ему о нанесенных им оскорблениях, о его былом величии, о подвигах, славе, счастье, о его потерях, поражениях, бедах? Разве среди этого народа нет того, кто видел все это и знает, что это правда?.. Я все сказал. Мой язык молчит, потому что свинец давит мне сердце. Я слушаю.
Когда голос оратора умолк, лица повернулись в сторону Таменунда. С той минуты, как он сел на свое место, и до этого мгновения патриарх не открывал рта. Согбенный от слабости и, по-видимому, не сознавая, где находится, он безмолвно сидел во время всей этой суеты. Однако при звуках приятного, размеренного голоса гурона он обнаружил некоторые признаки сознания и поднял раза два голову, как будто прислушиваясь к его словам. Но когда хитрый Магуа назвал имя его народа, старик взглянул на толпу пустым, ничего не выражающим взгядом, словно призрак. Он сделал усилие, чтобы подняться, и, поддерживаемый вождями, встал на ноги, приняв величественную позу, несмотря на то что шатался от слабости.
– Кто вспоминает о детях ленапов? – сказал он глубоким гортанным голосом, прозвучавшим со страшной силой благодаря гробовой тишине, царившей в толпе. – Кто говорит о том, что прошло? Разве из яйца не выходит червь, из червя – муха, чтобы погибнуть? Зачем говорить делаварам о хорошем прошлом? Лучше возблагодарить Маниту за то, что осталось.
– Это говорит вейандот, – сказал Магуа, подходя ближе к тому месту, на котором стоял старик, – друг Таменунда.
– «Друг»! – повторил мудрец, мрачно нахмурившись; в глазах его появился суровый блеск, делавший их когда-то такими грозными. – Разве минг управляет землей? Что привело сюда гурона?
– Жажда справедливости. Его пленники здесь, у его братьев, и он пришел за тем, что принадлежит ему.
Старец обернулся к одному из поддерживавших его вождей и выслушал его краткое объяснение. Потом он взглянул на просителя, некоторое время рассматривал его с глубоким вниманием и наконец проговорил тихо и сдержанно:
– Правосудие – закон великого Маниту. Дети мои, накормите чужеземца… А потом, гурон, возьми свое и уходи.
Объявив это торжественное решение, патриарх сел и снова закрыл глаза, словно больше радуясь видениям своего богатого прошлого, чем событиям и людям реального мира. Не нашлось ни одного делавара, достаточно смелого, чтобы возроптать против этого приговора. Едва Таменунд произнес свое решение, четверо или пятеро молодых воинов встали позади Хейворда и разведчика и ловко и быстро опутали им руки ремнями. Магуа обвел присутствующих торжествующим взглядом. Видя, что его пленники-мужчины не в состоянии противиться ему, он перевел свои глаза на ту, которой дорожил больше всех. Кора встретила его взгляд таким спокойным, твердым взглядом, что решимость его поколебалась. Припомнив свою прежнюю уловку, он взял Алису из рук воина, на которого она опиралась, и, сделав знак Хейворду, чтобы тот следовал за ним, двинулся в толпу, расступившуюся перед ним. Но Кора, вместо того чтобы повиноваться ему, как он ожидал, бросилась к ногам патриарха и громко воскликнула:
– Справедливый, почтенный делавар, мы взываем к твоему милосердию, полагаясь на твою мудрость и могущество! Останься глухим к словам этого коварного, безжалостного чудовища! Он отравляет твой слух ложью, чтобы насытить свою жажду крови. Ты, который жил долго и видел много зла, должен знать, как смягчить бедствия несчастных!
Глаза старика тяжело раскрылись, и он снова взглянул на толпу. Когда голос просительницы достиг его ушей, он медленно перевел глаза в ее сторону и наконец остановил их на девушке. Кора стояла на коленях; прижав руки к груди, она оставалась в этом положении и с благоговением смотрела на поблекшие, но все еще величественные черты патриарха. Лицо Таменунда постепенно изменялось: восхищение показалось на нем, и черты его озарились умом, который за сто лет перед тем умел заражать своим юношеским пылом многочисленные племена делаваров. Он встал без поддержки, по-видимому, без усилия, и спросил голосом, поразившим своей твердостью слушателей:
