Анна Сьюэлл - Дымка. Черный Красавчик (сборник)
– Ээ! Да у лошади не только колени повреждены, а и копыто сломано. Неудивительно, что она упала. Знаешь, что я тебе скажу, Нед, – продолжал Роберт, – наш Рувим, верно, опять свихнулся. Если б он был трезв, он бы не поехал по камням на расковавшейся лошади. Ведь это немыслимое дело. Верно, опять за старое принялся: напился до потери сознания. Бедная Сусанна! Какая она была бледная, когда прибежала ко мне узнать, не приехал ли муж домой! Хотя она и старалась не выдать своего беспокойства, говорила о том, что его могли задержать, но я видел, что на душе у нее неладно. Она попросила меня выехать к нему навстречу. Как же нам быть теперь? Надо тело перевезти домой и лошадь тоже доставить. Это нелегко сделать.
Наконец они решили, что Роберт поведет меня, а Нед в тележке повезет Рувима. Трудно было уложить тело, потому что некому было подержать в это время Джинджер; но Джинджер, видно, поняла, как и я, что случилось, и смирно стояла, пока люди поднимали тело и укладывали его на тележку.
Нед поехал шагом со своим печальным грузом; Роберт обмотал мне больную ногу носовым платком и повел домой. Я никогда не забуду этой ночной прогулки. До нас оставалось три мили. Я шел тихонько, хромая и чувствуя сильную боль на каждом шагу. Роберт понимал, верно, как мне трудно, потому что он то и дело трепал меня ласково рукой и говорил со мной самым нежным голосом.
Наконец мы добрели до дома; меня поставили в мое стойло, перевязали колени мокрыми тряпками, а на больную ногу положили компресс из отрубей, чтобы вытянуть жар. Поев овса, я кое-как улегся и заснул, несмотря на боль.
На другой день ветеринар осмотрел меня. Он не нашел перелома и сказал, что я могу поправиться совсем, хотя на коленях останутся следы падения. За мной усердно ходили, и все было сделано для моего выздоровления, но оно подвигалось медленно. На коленях образовалось что-то очень неприятное; ветеринар называл это диким мясом, и мне прижигали его. Когда кончилось это страдание, мне наклеили пластырь, от которого сошла шерсть. Верно, так нужно было.
Назначили следствие, чтобы разузнать причины внезапной смерти Рувима. Содержатель гостиницы «Белый лев» и несколько других свидетелей показали, что Рувим при отъезде из города был совершенно пьян. Сторожу заставы подтвердил показание тем, что он видел Рувима бешено скачущим; мою подкову нашли среди камней на дороге. Дело вполне выяснилось, и с меня сняли всякую вину.
Все, конечно, жалели бедную жену Рувима. Она обезумела от горя и все повторяла: «Он был такой добрый… Если б не эта проклятая водка, ничего бы не случилось. Зачем продают это зелье? О Рувим, мой бедный Рувим!»
После похорон ей пришлось выехать из своего хорошего домика под славными дубами. Она и ее шестеро маленьких детей должны были отправиться в большой мрачный работный дом, куда помещают всех бесприютных.
XXV. Искалеченный, я иду под гору
Когда мои ноги зажили, меня выпустили на траву на месяц или на два. На моем маленьком лугу не было никого, кроме меня. Хотя мне было хорошо на свободе и на мягкой, сочной траве, но все-таки я скучал, так как я привык к обществу. Особенно мне недоставало Джинджер, с которой я так подружился. Часто, заслышав лошадиные шаги, я ржал, но не получал никакого ответа. Наконец однажды утром ворота отворились, и на лужок впустили другую лошадь. Какова была наша радость, когда мы узнали друг друга: это была Джинджер! Человек, приведший ее, снял с нее недоуздок и оставил Джинджер со мной на траве. Недолго я радовался, однако. Я скоро узнал, что Джинджер привели сюда не для удовольствия, а вследствие неосторожной езды, испортившей ее.
Граф Георг был молод и беспечен; он не слушался ничьих советов и ездил сколько и как ему вздумается, не заботясь о своей лошади. Раз он захотел участвовать в скачках, и, хотя конюхи говорили ему, что Джинджер без того утомлена, он сделал по-своему; Джинджер, горячая и самолюбивая лошадь, не захотела отстать от других; она напрягла последние силы и пришла одной из первых, но ее легкие пострадали и спина тоже, потому что ездок, граф Георг, немало весил.
– Вот мы с тобой и пропали во цвете лет и сил, – заключила Джинджер свой печальный рассказ. – Тебя погубил пьяница, меня – дурак.
Мы оба чувствовали, что мы уже не те, что были. Но все-таки мы радовались друг другу. Мы не скакали и не резвились, как бывало; зато мы щипали траву рядом и вместе отдыхали. Нам случалось часами стоять в тишине липы, соединив наши головы.
Так прошло время до возвращения графской семьи из города.
Однажды граф пришел к нам с кучером Йорком. Мы узнали их и дали им подойти к себе. Они долго нас осматривали, граф казался очень недовольным.
– Триста фунтов стерлингов брошены на ветер, – сказал он. – Но что меня более всего огорчает, – это то, что сгубили лошадей моего друга, который надеялся, что они у меня найдут хороший уход. Джинджер надо еще на год оставить, – посмотрим, что с ней будет, а вороного надо сейчас продать. Очень жаль, но я не могу держать у себя лошадь с такими коленями.
– Да, ваше сиятельство, это, конечно, невозможно, – отвечал Иорк, – но его можно продать куда-нибудь, где не требуется особенно нарядного вида, а все-таки в хорошие руки, чтобы лошадь не мучили. Я знаю одного содержателя извозчичьего двора, который покупает хороших лошадей, хотя и бракованных, за невысокую цену. Он человек добрый, и лошадям у него живется недурно. Наш вороной не имеет пороков, его можно спокойно рекомендовать кому угодно.
– Так напишите этому человеку, Иорк, – сказал граф. – Главное, чтобы место было хорошее, за ценой я не стою.
Они ушли с этими словами.
– Итак, тебя скоро отсюда уведут, – сказала Джинджер. – Я теряю единственного друга. Как тяжело жить на свете!
Неделю спустя Роберт вошел к нам, надел на меня недоуздок и увел. Я не успел хорошенько проститься с Джинджер; я только мог заржать, уходя от нее, а она стояла у изгороди и провожала меня ржаньем, пока могла слышать мои шаги.
Меня купил тот самый хозяин извозчичьего двора, которому Иорк написал.
Мне пришлось ехать по железной дороге, что случилось со мной в первый раз. Это было некоторым испытанием моей храбрости. Однако, когда я понял, что со мной ничего плохого не делается, несмотря на пыхтение паровоза и тряску вагона, я успокоился.
Мое новое место жительства казалось недурным: стойло было удобное и кормили меня хорошо. Конечно, здесь было не так просторно и светло, как в графских конюшнях; стойла были построены покато, и так как меня привязывали к яслям, то приходилось все время стоять на покатом полу. Странно, как люди вовсе не думают о том, что лошадь может лучше работать, если она спокойно стоит в стойле. Но все-таки я скажу, что вообще мне жилось тут хорошо: уход и корм были исправные; хозяин наш был добрый и заботливый. Он содержал много экипажей, которые давал внаймы. Иногда его кучера выезжали с лошадьми, случалось же, что господа брали экипаж без кучера, желая править сами.
