Роберт Говард - Джентельмен с Медвежьей речки

Тут Капитан случайно задел копытом за ограду и повалил её от столба до столба вместе с дюжиной зрителей на верхней перекладине, а те орали, так, будто и вправду что-то случилось. Надо вам сказать, мы с Капитаном, не пользуемся воротами. Мы предпочитаем по возможности сокращать расстояния и потому преодолеваем препятствия в прыжке. Но старатели — народ слабосильный.

Выезжая из лагеря, я видел, как толпа несла упавших к поилкам и макала их в воду, чтобы привести в чувство, — опять Капитан не удержался и кое-кого потоптал походя.

Мы выехали из Тетон Галча на юг по ложбине между холмами. Очень скоро перед нами встал сумрачный лес с огромными деревьями. Там я без особого труда отыскал старую индейскую тропу, о которой мне говорил Блинк. Судя по всему, ею пользовались крайне редко: на всем пути так никого и не встретил.

Я предполагал попасть к ущелью Чертов Ветер, по крайней мере за час до заката, чтобы действовать наверняка — ведь Блинк говорил, что дилижанс проезжает ущелье на закате.

«Скорее всего, — рассуждал я, — преподобного Рембрандта тоже придется грузить на Капитана, но мой конь вывезет и двоих, да еще обставит при этом любого скакуна в Неваде. А значит, я вернусь в Тетон около полуночи или чуть позже».

Отмахав несколько миль, я выехал к долину Апачей — узкому ущелью, по дну которого, зажатая между крутых скалистых берегов, ревела, и пенилась буйная река. Стара тропа обрывалась у края, где ширина каньона едва достигала семидесяти футов. Кто-то подрубил огромную сосну, и та, упав над ущельем, образовала пешеходный мостик, по которому можно было переправиться на ту сторону. Много лет назад по этим местам прокатилась золотая лихорадка, и у каньона Апачей вырос большой лагерь. Только теперь здесь веял ветер запустения, и вокруг не было ни единой живой души.

Я свернул на восток и, проехав с полмили по краю обрыва, набрел на старую, почти совсем заросшую дорогу. Через лощину она спускалась к мосту на дне каньона, построенному еще во времена золотой лихорадки. Большинство бревен унесло в половодье, но оставшихся вполне хватило, чтобы, перевести по ним лошадь. Так и сделал. После этого по другой лощине мы выехали наверх.

Не успел одолеть и трехсот ярдов, как услышал за своей спиной чей-то окрик. Я обернулся на голос с кольтами наготове. Из зарослей кустарника показался высокого роста джентльмен в длиннополой сутане и шляпе с широкими полями.

— Кто вы такой, черт побери, и не много ли себе позволяете, обращаясь ко мне на «эй»? — изысканно обратился я к джентльмену, не опуская кольтов.

Вежливость — фамильная черта Элкинсов.

— Меня зовут преподобный Рембрандт Броктон, добрый человек, — смиренным тоном ответил тот. — Я направляюсь в Теттон Галч, чтобы связать узами священного брака свою племянницу и молодого старателя.

— Препо… Да ну! А почему пешком?

— Я сошел, с дилижанса у ущелья Черт… Чер… Черный Ветер, — отвечает он. — Случилось так, что несколько очень добропорядочных ковбоев ждали там сегодня дилижанс, вот они и предложили проводить меня в Тетон и дали лошадь.

— А откуда вы узнали, что ваша племянница намерена заарканить пария? — спрашиваю тогда.

— Так мне об этом сообщили те же ковбои.

— И куда же они подевались?

— Лошадь подо мной захромала, вот они и оставили меня здесь. А сами отправились на ближайшее ранчо нанять другую.

— Что-то я сильно сомневаюсь, чтобы здесь поблизости оказалось ранчо, — пробормотал я. — Похоже, у них в башках не густо мозгов, что оставили вас одного в незнакомой местности.

— Вы намекаете на возможную опасность? — спрашивает он, и глаза его слабо сверкнули.

— Эти горы кишат бандитами, которые за паршивый доллар перережут глотку и священнику, — пытался я прояснить ему обстановку. И тут вдруг меня осенило.

— Послушайте-ка, — говорю, — так ведь дилижанс не должен был проезжать ущельем раньше заката!

— Все верно, — говорит он, — но почему-то изменили расписание.

— А, будь оно… — не выдержал я. — У меня седельные сумки лопаются от золота, и я рассчитывал на этот дилижанс. А теперь выходит, придется везти его обратно в Тетон? Ну да ладно, отправлю с утренним дилижансом.

Преподобный Рембрандт, я — Брекенридж Элкинс с Медвежьей речки. Я приехал, чтобы встретить вас и проводить в Тетон Галч, где вы сможете повязать свою племянницу и Блинка Уилтшоу узами священного брака. Поторопимся. Садитесь впереди меня.

— Но как же… я ведь должен дождаться моих друзей-ковбоев, — елейным голосом возразил он. — Да вон они едут! — и он ткнул пальцем на восток.

Я посмотрел в указанном направлении и увидел приближающуюся группу всадников человек в пятнадцать. За одним из них бежала в поводу лошадь без седла.

— О-о, мои добрые друзья! — просиял преподобный Рембрандт. — Они все-таки достали мне лошадь, как обещали!

Тут он вытащил из кустов седло и говорит:

— Вы не поможете мне приладить седло? А я с большим удовольствием подержу пока ваше ружье.

Но только протянул ему винчестер, как пуля взбила фонтанчик пыли под копытом Капитана. Я круто обернулся. Из лесной чащи на опушку, за сотню ярдов к югу, выехал человек с винчестером у плеча. Я сразу узнал его. Не будь у поселенцев с Медвежьей речки ястребиных глаз, мужчина среди нас уже давно повывелись бы. Это был Джейк Роумэн!

Наши винчестеры выстрелили одновременно. Его пуля прожужжала у моего уха, а моя вышибла его из седла.

— Ковбои — держи карман! Это ж бандиты Гаррисона! Не бойтесь, преподобный, я спасу вас!

Я подхватил его одной рукой, всадил шпоры в бока Капитана Кидд, и тот рванул так, словно ему под хвост плеснули кипятка. Бандиты с дикими воплями кинулись в погоню. Вообще-то я не имею привычки удирать, но тогда очень уж переволновался за преподобного Рембрандта: ведь если дело дойдет до ближнего боя, и — не дай Бог! — Его преподобие нашпигуют свинцом, то Блинк не сможет завтра жениться на его племяннице, чего доброго, плюнет на свою затею и улизнет в Бизоний Хвост обхаживать Долли Риксби.

Я правил к каньону, чтобы занять оборону в лощине, а бандиты готовы были запалить лошадей, но доскакать до поворота тропы раньше меня и отрезать нас от каньона. Капитан Кидд под двойной ношей до того прогнулся, что брюхом почти стлался по земле. Перекинутому через седло преподобному Рембрандту тоже приходилось несладко: руки и ноги его болтались в воздухе а один раз, когда он особенно лихо подпрыгнул и ткнулся животом в седельную луку, я услышал такое, чего никак не ожидал услышать от служителя Господа. Затрещали выстрелы, засвистели пули, и его преподобие, задрав голову, пронзительно завопил: