Без веры и закона - Марион Брюне

Салун выглядел жалко. Хозяин к нам не вышел. Какой-то вялый человек с грустными глазами кивнул Стенсон: да, он займется нашими лошадьми. Да, есть свободная комната. Каждая ступенька лестницы, ведущей к номерам, скрипела под шагами, а от стен пахло сыростью. Я-то жил среди фермеров и знал, что дождю надо радоваться, что он нужен для урожая. Лето стояло засушливое, еще вчера земля у нас под ногами была каменной, так что потоп, можно сказать, был спасением.

Эб распорядилась, и нам притащили ванну с горяченной водой прямо в комнату. Когда за парнями, что ее приволокли, захлопнулась дверь, Эб повернулась ко мне.

— Раздевайся!

— Чего-о-о?

— Позволь сообщить тебе, Гарет, что от тебя воняет.

— Это ты мне говоришь?

Я захохотал, желая ее обидеть. Потому что обиделся сам. А Стенсон засмеялась.

— Да, и я воняю. Давненько не полоскалась, вот и пропускаю тебя вперед.

Я сообразил, что она сама собирается мыться после меня, в той же воде. Обычно у нас дома так и делали. Больше всего не везло последнему: вода уже серая и едва теплая. Нас ведь много. Благородно с ее стороны пустить меня вперед, а может, она стыдилась, что мне придется мыться в ее грязи, не знаю.

— Спасибо.

— Пожалуйста, — ответила она, коснувшись шляпы. Опять она надо мной издевается.

Я стоял и переминался с ноги на ногу, от воды шел пар, между нами будто стояло облако. Эб усмехалась уголком рта и как будто ждала чего-то.

— Одетым будешь мыться?

— Может, выйдешь?

— Не дождешься.

— То есть?

— Я и не думаю выходить, мой зайчик.

Под нашим окном была насыпь, и я вполне мог по ней перебраться на другую крышу, но мне и в голову не пришло спасаться, я застыл на месте: это что же, Стенсон увидит меня голышом? Да, я здорово перепугался.

— Раздевайся, Гарет, я не люблю холодную воду. И мне плевать на твои причиндалы, если ты из-за этого беспокоишься.

Видя, что я стою столбом, она со вздохом взяла винчестер, небрежно прижала его к плечу и нацелила на меня. Потом прикурила погасшую сигарету, и дым смешался с паром от воды.

— Давай, Гарет, наберись мужества. Все равно когда-нибудь придется раздеваться перед девушками, и я среди них буду самая снисходительная, уж поверь.

— И самая неопасная, надеюсь, — проворчал я и начал расстегивать рубашку.

Эб усмехнулась.

— Представь себе, и такое возможно. Чтобы нагнать страху, не обязательно наставлять винтовку.

Вся эта болтовня как-то помогла мне примириться с происходящим. Почему бы не представить себе, будто мы с ней давние приятели и я раздеваюсь просто потому, что собираюсь помыться. Другое дело, что я еще ни перед кем этого не делал. Никогда. У меня отец пастор, так что скромность, стеснительность и привычка стыдиться своего тела у меня, можно сказать, в крови. Но была и еще одна причина, по которой я ни перед кем не появлялся без одежды. Ну разве что перед братьями.

— Вот видишь, не такой уж это труд, — сказала Эб, когда я вылез из штанов и оставил их на полу.

Отворачиваться я и не думал, стоял перед ней голый, в расстегнутой рубашке и никак не мог ее снять. Я уже понял, что Эб не собирается меня унижать, не хочет надо мной посмеяться из-за моей чрезмерной стыдливости.

— С рубашкой проблема?

Я справился. Двинул плечами и отправил рубашку тоже на пол, она легла поверх остальных вещей, а я полез в воду, неотрывно глядя в глаза Эб: пусть попробует произнести хоть слово. Я был настороже — кто знает, чего от нее ждать, когда она увидит мои отметины.

Ждать она себя не заставила: присвистнула, и глаза у нее стали круглые. Она не притворялась.

— Черт! Это что еще такое? Кто тебя так разукрасил?

Я погрузился в ванну по уши и чувствовал себя прекрасно. Вода была чуть ли не кипяток, и кожа сначала съежилась, как на сильном морозе, а теперь потихоньку растягивалась обратно. Сердце у меня билось сильнее, чем обычно, так что без толку было себя убеждать, будто мне совершенно безразлично, как Эб смотрит на мою спину, первый человек не из нашей семьи. Я зажмурившись сидел в воде и повторял про себя вопрос Стенсон. Когда я открыл глаза, она стояла, наклонившись ко мне, по-прежнему с винчестером под мышкой и смотрела озабоченно. Я немного приподнялся, а потом ответил:

— Отец.

Она ничего не сказала, только гневно прищурилась, но злилась явно не на меня, и мне, хоть и было стыдно, стало легче от ее ярости. Я не удержался и прибавил:

— Я ведь, знаешь, не такой уж послушный. Разве только с тобой.

Я сказал так, чтобы она усмехнулась, хотел снять напряжение, которое волей-неволей возникло из-за моего раздевания, спины и всего этого дурацкого мытья. Сработало: Эб удостоила меня своей кривой усмешки.

— Хочешь сказать, получал по заслугам, Гарет? Так, что ли?

Я молча сидел в кипятке и ощущал, как застывшие от скачки ноги понемногу оживают. Я же понимал, что Эб не по-настоящему меня спрашивает.

— Черт, Гарет! Но ты же еще малец.

— Никакой я не малец, Стенсон. Ты не намного меня старше.

Похоже, она меня не услышала.

— Покажи.

— Чего?

— Покажи.

Прозвучало как приказ, а я всего за два дня уже привык ее слушаться. И еще меня тронуло ее беспокойство, я обнял коленки, наклонился вперед и показал мокрую спину. Я-то знал, на что она похожа. Вся в рубцах, как поле, изрытое оврагами. Вообще, даже смешно: Эб могла бы убить меня не моргнув глазом, но ее разжалобили следы побоев. А может, я просто спутал сочувствие с удивлением. Эб резко выпрямилась, свернула самокрутку и мутным взглядом посмотрела на улицу.

— А лицо?

— Нет, с лицом другое, тут никто не виноват.

Эб не настаивала, и я успокоился. Не хотелось говорить о шраме.

— Шевелись, Гарет, сказала же тебе, что не люблю холодной воды.

Я зашевелился.

Когда я натягивал грязную одежку, Эб снимала свою. Я не то что она — отвернулся, пока она не влезла в воду. А в воде я на нее посмотрел — голова, коленки, руки. Кольт она положила рядом на табурет. Но я не собирался убегать.

Маленький брусок мыла то