Сочинения в трех томах. Том 2 - Майн Рид

Сомбреро слетело с головы кавалериста, и карабин выскользнул из его рук. Болтались широкие панталоны и в воздухе развевалось яркое серапе.

В растерянности Квакенбосс размахивал рукой. Волосы его растрепались, а в глазах застыл дикий испуг.

Солдаты надрывались от смеха. Вся площадь гудела разноязычным говором.

Самое странное, что Квакенбосс не упал. Он считался худшим наездником во всем отряде, но, несмотря на бешеные курбеты мустанга, по-прежнему красовался в седле.

Рейнджеры не знали, чему приписать такое чудо.

Загадка, однако, вскоре разъяснилась.

Один из зрителей, самый наблюдательный среди рейнджеров, взглянул случайно на брюхо лошади и закричал во все горло:

— Смотрите! Как ловко пришпорил он мустанга!

Все оглянулись. Новый взрыв хохота: товарищи открыли причину ловкости Квакенбосса.

Элия, не доверяя мустангу, в первую же минуту инстинктивно сжал ноги. Они были настолько длинны, что пятки Квакенбосса пришлись под животом лошади. Но бедняга забыл о своих мексиканских шпорах, с колесиками в два дюйма в диаметре. Зубья вонзились в брюхо горячего мустанга. Больше того: обе шпоры сцепились, и Квакенбосс оказался, так сказать, привязанным к седлу собственными ногами.

Вот почему он не падал. Обезумев от боли, мустанг метался по площади, пытаясь сбросить «жестокого» всадника.

Нашелся, однако, жалостливый человек, который положил конец комической сцене, накинув лассо на несчастного мустанга.

Глава XLIV

ПО СЛЕДАМ АМАЗОНКИ

Пользуясь сумятицей, царившей на площади, я отправил негра в гасиенду и с тревогой ждал его возвращения.

С азотеи я видел, как посланец мой взобрался на холм, ведя под уздцы степного жеребца, и скрылся за широкими воротами гасиенды.

Через мгновение грум вышел без лошади: мой подарок принят!

В нетерпении я отсчитывал секунды, пока по лестнице не раздались тяжелые шаги негра. Вскоре в дверях террасы показалась его лоснящаяся добродушная физиономия.

К огорчению моему, с ним не передали ни записочки, ни приглашения, а только на словах приказали поблагодарить меня. Негр весело улыбался: на буро-красной ладони сверкнула золотая монета.

— Кто дал ее тебе? — спросил я.

— Кто дал? Прелестная сеньорита. Самая красивая из всех квартеронок, которых я когда-либо встречал.

Это Изолина вручила ему золотую монету.

Минуту назад я готов был растерзать ни в чем не повинного негра, но, узнав о щедрости Изолины, немного успокоился.

Из рассказа негра явствовало, что дар мой принят благосклонно.

Все еще не терял я надежды, что услышу благодарность из уст мексиканки.

В ожидании я бродил по азотее.

День был праздничный.

Уже зазвонили колокола, и весело шумел народ. Поблано высыпали на улицу в самых нарядных своих платьях. Индианки надели яркие нагасы, а в косы вплели красные ленты и нитки гранатов.

Жители ранчит, соседних поселков, толпами собирались на площади и строились около церкви в процессии. Музыканты наспех чинили тимпан из своего оркестра. На углах узких деревенских улиц заготовляли фейерверк. Люди в карнавальных костюмах взвалили на плечи статуи в мишурных одеяниях, осыпанных блестками.

Уже проплыл Понтий Пилат и центурион; за ними последовал Христос.

То было нелепое, варварское зрелище, но в каждой мексиканской деревне по воскресеньям можно увидеть подобную процессию, ритуал которой остается незыблемым в течение трех веков.

Чувствуя отвращение к смехотворным обрядам, утомленный бессмысленной шумихой, я приказал седлать своего коня с одной мыслью — ускакать подальше и, отдохнув на тихой лужайке, привести в порядок свои мысли и чувства…

Пока седлали Моро, я оставался на азотее. Взгляд мой был устремлен на гасиенду дона Рамона де Варгаса.

Внезапно ворота распахнулись, и из гасиенды выехала всадница на белом коне.

То была Изолина.

Я не мог не узнать ее малинового манжа, который врезался в мою память с первой знаменательной встречи.

Мексиканка спустилась по отлогому склону к реке и, промелькнув, как метеор, скрылась в платановой роще.

Раздраженно торопил я слугу, седлавшего Моро. Первым моим инстинктивным движением было помчаться вдогонку за амазонкой в малиновом плаще.

Вскочив в седло, я торопливо выехал из поселка и, миновав заросли юкки, очутился в прерии. Здесь пустил я коня галопом.

Дорога шла вдоль реки по лужайке, поросшей высоким кустарником. Кое-где попадались рощицы, обвитые серебристыми лианами. Здесь царил полумрак.

Проезжая по тенистой роще, я встретил или, вернее, проскакал мимо какого-то ребенка.

То был мальчик-мексиканец. Второпях я не обратил на него внимания. Он кричал мне что-то вслед, но топот копыт заглушил его слова. Думая, что он дурачится, я не остановился, но звук его голоса показался мне знакомым.

Только отъехав на порядочное расстояние, я сообразил, что встреченный — мальчишка на побегушках с гасиенды. Я не раз видал его в поселке.

Сопоставив это происшествие с рассказом Уитлея, я хотел было повернуть обратно и спросить мальчугана, зачем он звал меня. Но он сильно отстал, и после минутного раздумья я решил не возвращаться.

Вскоре я очутился у подножия холма, на котором была расположена гасиенда. Вот и место, где исчезла из виду амазонка.

Следы копыт указали мне дорогу, и, придерживаясь их, я въехал в лес по узкой тропинке. Вскоре она оборвалась, и следы увели меня в чащу.

Чем дальше углублялся я в лес, тем труднее была дорога. На протяжении, по крайней мере, полумили я лавировал между исполинскими стволами и объезжал непроходимые заросли бамбука, увитого лианами.

Местность постепенно возвышалась, и по аллюру Моро я понял, что он взбирается на пологий холм.