Томас Бриджер - Маленький большой человек

Пришла весна. В апреле, помнится мне, по ночам шел дождь, дни же стояли ясные, а магнолия в саду Пендрейков выпустила розовые бутоны.

В один из этих погожих дней один человек пришел в заведение Кейна и избил хозяина до полусмерти рукояткой хлыста.

Нет, это был не я. Того парня звали Джон Везерби, и у него была шестнадцатилетняя дочь, которую я немного знал. Кейн, как выяснилось, тоже подозревал о ее существовании, причем с чисто плотской стороны.

Люк Инглиш, потягивавший в это время газировку, все видел и утверждал потом, что Кейн ползал на коленях и рыдал, как ребенок. В это я, положим, не поверил, однако вскоре Кейн женился на юной Везерби, закрыл свою водяную торговлю и перебрался в Сент-Луис. А еще через месяц его молодая жена вернулась вся в слезах: едва оказавшись в большом городе, негодяй бросил ее и скрылся в неизвестном направлении.

— Интересно, — задумчиво прокомментировал это событие Люк, — сколько еще жен, матерей, сестер и дочерей успел здесь перепробовать Кейн?

— Не все ли тебе равно? — ответил я и сменил тему. Мать и сестры Люка были первыми уродинами в городе.

Но за реакцией миссис Пендрейк я наблюдал с болезненным интересом. На первый взгляд в ней ничего не изменилось, просто снова по вечерам она сидела дома, а во взоре ее появился оттенок легкой грусти, что, впрочем, было вызвано скорее скукой жизни, чем разочарованием. А может быть, она просто слишком много читала… Да, эта женщина умела занять себя, и, если бы природа наградила ее косыми глазами и кривыми зубами, она была бы абсолютно счастлива.

Я же оказался еще большим дураком, чем может показаться, поскольку ко мне вернулись все мои романтические бредни. Я, как говорится, простил и забыл, снова читал с ней Поупа и даже перестал посещать веселое заведение миссис Лизи. С приходом тепла преподобный Пендрейк вдруг вспомнил обо мне, словно всю зиму я был в отъезде, и предложил снова отправиться на рыбалку. К счастью, на этот раз мне удалось избежать столь увлекательного занятия. Стоял месяц май, моя жизнь снова обрела смысл, все было хорошо.

Но первого июня вместо обычного чтения миссис Пендрейк снова позвала меня с собой в город. Она вдруг решила, что мне срочно нужны новые башмаки. К моим пяти парам, сказала она, необходимо добавить еще одну, ведь в городе один итальянец родом из Флоренции открыл совершенно замечательную мастерскую, и просто глупо этим не воспользоваться.

Мастерскую, вернее магазин, при котором была мастерская, открыл не итальянец, а наш соотечественник по имени Кашинг, флорентиец же Анжело работал у него модельером и закройщиком.

Кашинг встретил нас как родных, предложил присесть и исчез, а вместо него к нам вышел высокий молодой красавец лет двадцати пяти с пронзительными черными глазами, роскошной шевелюрой и страшно волосатыми руками и грудью (у него были закатаны рукава и на несколько пуговиц расстегнут воротничок рубашки). Он принес крохотные домашние туфельки, которые миссис Пендрейк заказала ему еще в свой прошлый приход. Анжело молча опустился на одно колено и жестом предложил ей примерить обновку.

— А вы не поможете мне, Анжело? — спросила миссис Пендрейк с такой голубиной кротостью в голосе, что я насторожился и стал следить за ними внимательнее.

Итальянец кивнул в ответ и, сняв с ее узкой ножки башмачок, ловким движением водрузил на его место красную кожаную туфельку.

— Ах, какая прелесть! — проворковала миссис Пендрейк, и в ее глазах появилось уже знакомое мне выражение: можно было подумать, что Анжело не трогает ее за ногу, а кусает ей шею. — Э-э.., мистер Кашинг, — продолжила она как ни в чем не бывало, — вы не снимете, пока мы заняты, мерку с этого молодого человека? Ему нужна новая обувь.

Кашинг любезно поклонился и увел меня в ателье.

Я был сыт по горло всей этой историей. Меня снова гнусно использовали. Я опять понадобился как предлог для свиданий. Странно, к Анжело я не испытывал никакой вражды, он мне даже чем-то понравился. Но она…

Короче говоря, на следующий день в три часа утра я собрал самые необходимые вещи, взял скопленные четыре доллара, засунул за ремень нож для скальпирования, бесшумно спустился по лестнице и навсегда оставил этот дом.

Перед уходом я написал небольшое письмо и оставил его на столике в прихожей. Звучало оно так:

«Дорогие мистер и миссис Пендрейк!

Я ухожу, но виноваты в этом не вы, а я сам, так как знаю, что никогда не сумею стать для вас достаточно цивилизованным. Я не могу жить вашей жизнью, хотя она и правильная. Пожалуйста, не ищите меня, это бесполезно. Обещаю никогда никому не говорить о нашем знакомстве, чтобы не повредить вам. Передайте мой привет Люси и Лавендеру, я благодарю их за все.

Ваш любящий «сын» Джек»

Теперь вам понятно, почему я так и не сказал, как называется тот город. Кроме того, звали их вовсе не Пендрейками.

Во-первых, я так обещал им в этом письме, а во-вторых, хоть мне и доводилось в жизни поступать не самым порядочным образом, я никогда не падал столь низко, чтобы дурно отзываться о женщине, называя ее настоящим именем. Вам никогда не узнать, кто она на самом деле. А если все-таки узнаете, я вас пристрелю. Понятно?

Глава 12. ЗА ЗОЛОТОМ

Уйдя от Пендрейков, я, разумеется, собирался вернуться к шайенам. Бог свидетель, я много думал об этом и пришел к выводу, что я, видимо, все-таки индеец. Точно так же, будучи когда-то среди шайенов, я считал себя белым.

Но, дойдя в утро моего побега до реки, где собирался перебраться на лодке на западный берег и найти там тропу переселенцев, я неожиданно передумал. Я больше не мог представить себя среди бизоньих шкур в палатке Старой Шкуры. Не мог я и оставаться у Пендрейков, но решение моих проблем лежало явно в стороне от первобытной жизни, которой я не вкушал вот уже месяцев десять. Не так-то просто становиться снова дикарем после того, как столько узнал.

Было еще два соображения: во-первых, все это время меня кормили Пендрейки и я разучился сам добывать пропитание, а, во-вторых, в нашем городке очень много говорили о Сент-Луис, вот я и решил посмотреть, что там за жизнь. Упускать такую возможность просто глупо, говорил я себе, ведь запад от меня никуда не уйдет!

И я направил свои стопы на восток, в Сент-Луис, проделав большую часть пути пешком, чтобы сэкономить деньги, которые тем не менее благополучно растаяли еще до того, как я достиг цели, а их жалкие остатки были потрачены на мой первый обед в этом достославном городе. Цены там оказались просто грабительскими: за миску какой-то малосъедобной дряни с меня содрали пятьдесят центов.

Не хочу вдаваться в подробности, скажу лишь, что жилось мне там несладко. Я продал свою одежду, мыл полы в салунах, попрошайничал, воровал… И месяца не прошло, как из холеного сынка мистера Пендрейка я превратился в грязного бродягу, ночующего в конюшнях.