Макс Брэнд - Игрок
— На такой большой сумме?
— К нему деньги текут рекой, — говорил Дорн с тайной завистью. — Он даже заплатил мне сотню долларов вперед. Меня ведь не проведешь, я бы ни за что не взялся за дело без аванса.
— Ну, хорошо. Значит, Ренкин купил вас за пятьсот долларов. Пока все ясно. Вы должны были проникнуть в мою комнату через окно, выстрелить мне в голову, в то время когда я спал, а затем снова выскользнуть из комнаты через окно.
— В общем и целом именно так.
— Вы можете изложить все это в письменном виде? — спросил Коркоран.
— В письменном виде? — задыхаясь, едва выговорил Дорн.
— Конечно. Вы ведь, чего доброго, можете и раздумать. Некоторые факты могут со временем выветриться из вашей памяти. Поэтому будет гораздо спокойнее изложить все это на бумаге, черным по белому, вы сами это понимаете.
— Боже мой! — пробормотал Дорн. — Но ведь меня тогда просто повесят! Вы не можете этого от меня требовать, мистер Коркоран!
— И тем не менее я должен получить письменное подтверждение, мистер Дорн.
— Вы хотите сказать, что заставите меня писать насильно?
— Именно так, милый друг. Если понадобится, я намерен применить силу. Самую грубую силу, если понадобится, мистер Дорн!
С этими словами он взял в руки свою гибкую тросточку и выразительно взмахнул ею несколько раз с громким свистом. Дорн в панике откинулся к стене и, в то же самое время услышав в коридоре тихие шаги, вдруг пронзительно закричал, призывая на помощь.
Этот крик так удивил Коркорана, что он замер, не в силах пошевелиться. Но, увидев, что Дорн бросился к двери, он прыгнул за ним и схватил негодяя за ворот. В тот же момент дверь распахнулась, и в комнату вбежали люди с грозным шерифом во главе.
— Шериф Нолан! — завизжал Габриэль Дорн.
— А ну-ка замолчи, что ты орешь как ненормальный? — приказал шериф без излишних эмоций. — Замолчи и сиди спокойно, болван! Когда так орут, у меня в голове мысли не ворочаются. А ну садись и расскажи нам тихо и спокойно, что здесь приключилось. Провалиться мне на этом месте, я уж думал, что кому-то горло перерезали.
— Коркоран… — заикаясь, выговорил Дорн и какое-то время не мог больше выдавить из себя ни слова, а только цеплялся за руку шерифа.
— Черт побери! — возмутился последний. — Неужели ты не можешь хоть на минуту вспомнить, что ты мужчина?
— Встаньте между ним и мной, — умолял его Дорн.
— Ты же видишь, он и не собирается тебя трогать, глупый ты человек! Он стоит спокойно и ничего не делает.
— Если он вытащит револьвер…
— Он не собирается вытаскивать револьвер, — успокаивал его шериф.
— Если я умру, — вопил Дорн, — в моей смерти будете виноваты только вы!
— Вот и ладно, — согласился шериф. — На том и порешим.
Он обернулся к остальным:
— Садитесь, ребята, и располагайтесь как дома. А дверь прикройте. Здесь так шумно, что я не слышу собственных мыслей.
Дверь была закрыта перед лицом не менее двух десятков любопытных, которые слышали крик и последовавшую за этим возню. В комнате остались только шериф и человек десять постояльцев отеля, которые выскочили из постелей и примчались, не успев даже надеть сапог. Оружие они, однако, прихватили и были готовы к бою, не зная только, кого следует защищать: Габриэля Дорна или Коркорана.
Габриэля тем временем невозможно было оторвать от шерифа. Он жался к Майку Нолану, словно только возле него можно было обрести спасение, и робко оглядывал грубые лица мужчин, которые еще минуту назад сладко спали, а теперь стояли вокруг него — волосы растрепаны, глаза суровые, брови грозно сдвинуты. Нет ничего более устрашающего, чем человек, которого только что разбудили.
— Итак, — сказал шериф Дорну, — выкладывай, что означает вся эта петрушка, если, конечно, ты что-нибудь соображаешь и способен говорить человеческим языком.
— Коркоран… — начал было Дорн и умолк, словно подавившись.
— Мы знаем, что он здесь. Ну взбодрись же, малый! Он тебя не съест. Нас здесь одиннадцать человек, включая меня, и у каждого при себе револьвер, так что мы его враз разделаем, пусть только попробует схватиться за оружие. Понятно тебе это или нет? Ты в полной безопасности, как если бы находился… в тюремной камере.
При этом ужасном слове все тело Дорна скрючилось, а лицо приобрело грязно-желтый оттенок.
— Шериф, — выдохнул он, — это все… это все… это из-за мисс Мерран.
— А ну, тихо! — прикрикнул шериф, отодвигаясь внезапно от Дорна и сбрасывая с себя его руки. — Если ты только посмеешь вмешивать в свою грязную игру имя… имя этой леди, будь я проклят, если я сам не накину петлю на твою шею. И первым же ее затяну.
Зрители грозно зашептались, а Дорн застонал от ужаса.
— Я ничего не могу сказать, — скулил он. — Вы не хотите меня слушать.
— Выкладывай, — велел ему шериф. — Я просто тебя предупредил. А теперь говори. Называй, кого хочешь, лишь бы это было правдой.
— Правдой? — внезапно вмешался Коркоран. — Посмотрите на него, шериф. Неужели вы думаете, что этот жалкий трус и негодяй способен говорить правду? — И он указал на Дорна, который трясся всем телом. Однако в своем ужасе Дорн дошел до предела. Подобно крысе, загнанной в угол, он выпрямился и обратил на Коркорана лицо, сведенное судорогой и потемневшее от ненависти и злобы. Он вытянул руку, направив на Коркорана указующий перст.
— Это Коркоран! Это все Коркоран! — вопил он. — Он без памяти влюбился в Китти Мерран, просто голову потерял! И… решил избавиться от Роланда. Он предложил мне пятьсот долларов, чтобы я убил Генри Роланда, а когда я отказался выполнить это грязное дело, хотел убить меня самого!
Глава 24
Выкрикнув эти лживые слова, он свалился на пол, умоляя шерифа защитить его от револьвера Коркорана. Шериф с презрением смотрел на труса и негодяя, который валялся у его ног, затем обернулся к Коркорану. Тот сидел на краешке стола, качая ногой и с улыбкой поглядывая на собравшихся. Ни один мускул на его лице не дрогнул на протяжении всей этой сцены.
— Что обычно делают с человеком, который так бессовестно лжет, шериф? — спросил он Майка Нолана. — Или вы верите тому, — добавил он, — что человек в здравом уме может послать какую-то жалкую шавку, чтобы она расправилась со львом?
Коркоран спокойно огляделся вокруг себя. Однако лица окружающих его мужчин были словно выкованы из железа. Этим людям были известны многочисленные недостатки характера Генри Роланда. Знали о его болезненной гордости, о том, что он иногда бывал слишком высокомерен, а порою унижал людей своей покровительственной манерой. С точки зрения общества Запада, это были серьезные недостатки. Однако и достоинства его были широко известны. Его храбрость, великодушие, всегда открытый кошелек и доброе сердце были известны не по слухам, а по тысяче добрых дел, о которых знали все и каждый. Они даже не отдавали себе отчета, каким уважением пользуется этот человек, пока им не стало известно, что против него затевается какой-то заговор. Вот почему так сурово смотрели они теперь на Коркорана, которого удивила и озадачила эта суровость. Вся история казалась ему настолько смехотворной, что о ней не стоило и думать всерьез. В этот момент он забыл, что находится в тех краях, где случаются и более странные вещи. Здесь человек может лечь спать бедняком, а проснуться баснословно богатым человеком, а богатство добывается из самой грязи! Вот почему обвинение, выдвинутое Дорном, ни одному из этих серьезных мужчин, находящихся вместе с ним в комнате, не показалось смехотворным. Они пока не произнесли ни одного слова против Коркорана, однако смотрели на него с таким выражением, которое ясно говорило: что это за глупый закон, если он считает человека невиновным, пока вина его не доказана? На Коркорана легло пятно, и он внезапно понял, что оно так на нем и останется, пока он не смоет его.
