Макс Брэнд - Пастырь пустыни

Макс Брэнд

«Пастырь пустыни»

1. Пегас и вол

В шаге от городка Биллмэна лежала пустыня. Юный Ингрэм, священник евангелистской церкви, сделал этот единственный шаг и сел в тени скалы посреди девственной природы. Все вокруг остро нуждалось в тени. Несмотря на то, что солнце едва поднялось над горизонтом (розовые и золотистые оттенки зари только-только исчезли), оно уже раскалилось добела и заливало пустыню невыносимым жаром. Когда колено Реджинальда Оливера Ингрэма подставилось его лучам, священник поспешил убрать ногу обратно в тень. Ощущение, что колено оказалась в фокусе гигантского зажигательного стекла, было настолько сильным, что юноша взглянул на брюки, ожидая увидеть, как дымится ткань. А ведь эта жара будет нарастать до полудня, после чего спадет, но не намного. Пока лик солнца не станет совсем красным, оно будет поливать пустыню своим белым огнем.

Словно мерцающим снегом была покрыта поверхность пустыни, если не считать того, что снег обычно лежит неподвижно, тогда как над песком висела тонкая призрачная дымка и чувствовалось движение горячего воздуха. Пески дрожали и пульсировали, как дрожит и пульсирует раскаленное добела железо. Мистер Ингрэм оторвал взгляд от листка бумаги, лежавшего на коленях, и внимательно оглядел то, что расстилалось вокруг него. Юноша жил в Биллмэне всего несколько дней — маловатый срок для того, чтобы рискнуть прочесть свою первую проповедь. Но он пересек континент с чемоданом, наполненным книгами, тщательно изучил справочники и теперь мог легко назвать вон тот гигантский сагуаро, и опунции, окруженные венцом кремового сияния под ярким солнечным светом; он знал теперь, как выглядит кактус «олений рог», и пустынный кустарник, и мескитовое дерево, растущее прямо на песке.

Когда юноша называл по имени все живое, попадающееся ему на глаза, у него возникало ощущение, что он находится в компании знакомых людей. Однако, по сути, все, что он наблюдал вокруг себя, значило для этой пустыни не больше, чем случайное белое облачко для широкого бледно-голубого простора летнего неба — оно не могло дать тень, потому что яркое солнце пронизывало насквозь призрачные облака, когда оказывалось прямо над ними. Точно также было и с этой растительной жизнью — несколько фантастических фигур, казавшихся странными карикатурами на животных, которых воткнули в песок, оставив конечности по-дурацки торчать наружу, и какие-то пятна растительности, похожие на дым, стелющийся над песком.

Однако мистер Ингрэм смотрел на все эти признаки пустыни без малейшего страха в глазах, потому что был облачен в духовную броню, притуплявшую остроту любой опасности и любого болезненного момента. Когда он закончил богословскую школу, мудрый святой старец сказал ему: «Теперь ты стоишь на пороге этого мира. Оставь позади свои многочисленные книги, свою начитанность. Будь человеком среди людей; меньше доверяй ангелам, а больше — людям!». Преподобный Реджинальд Ингрэм улыбнулся, вспомнив эту речь. Потому что при взгляде на лежавшую перед ним пустыню ему казалось, что здесь явно видна рука Господа, и он торопливо и энергично написал первые слова проповеди, которую намеревался произнести позже нынешним утром: «Дорогие братья и сестры, которых я встретил здесь, на краю цивилизации! Мы очень далеко ушли от своих родных домов и оставили позади множество старых идей. Можно сказать, мы перешагнули границу, до которой простирается закон; но мы не перешагнули границы Божественного влияния. И сегодня я хотел бы говорить с вами о свидетельствах присутствия нашего любящего Отца, которые разбросаны вокруг, хотя, боюсь, большинство из нас игнорирует эти свидетельства».

Закончив этот пассаж, Ингрэм сделал паузу, нахмурив брови с прозорливостью пророка или поэта. Затем он перевел взгляд на громаду Сан-Хоакинских гор, простирающихся на северо-восток; они высились, умытые потоками света, в воздухе таком чистом, прозрачном и сухом, что юноша видел тени, отбрасываемые скалами, и почти различал отдельные деревья, то тут, то там выступавшие над верхней границей леса. Выше леса была багряная полоса, а над ней лежали мерцающие шапки снега и вечного льда, чья призрачная прохлада веками предлагалась лежавшей под ними иссушенной пустыне. Мелькание крыльев привлекло внимание Ингрэма к порхающей бабочке, которая бесцельно носилась над песком вверх и вниз, вся прозрачная и словно украшенная драгоценными камнями, сверкающими в ярком солнечном свете.

Карандаш преподобного Реджинальда Оливера Ингрэма снова шустро побежал по бумаге:

«Здесь, за пределами закона, сознавая нашу собственную силу и находясь перед безжалостным лицом природы, мы готовимся к борьбе. Но наш Небесный Отец дает нам возможность жить без борьбы и в доказательство посылает на Землю множество безоружных существ, которые продолжают существовать, несмотря ни на что, и придают Земле красоту и кротость. Взгляните на бабочку, тихо порхающую над пустыней, безвредную, легкую, сверкающую на солнце, словно бриллиант…»

Ингрэм поднял глаза к небу в поисках вдохновения, чтобы закончить предложение, и заметил энергичного маленького кактусового вьюрка, балансирующего на безобразном шипе «оленьего рога».

«…или на вьюрка, — настрочил карандаш священника, — который похож на драгоценную статуэтку, когда солнце просвечивает сквозь его развернутые крылья…»

Юноша снова оторвался от бумаги и почти у самых своих ног увидел маленького желтого жучка, твердого и блестящего, словно кусочек кварца.

Он коснулся его резинкой на конце карандаша; это было все равно, что надавить на камень.

«…или на жучка, — радостно заторопился писатель, — словно золотой самородок на лике пустыни. И эти беззащитные создания, которые никому не могут причинить вреда и которые приносят миру радость, учат нас, что и мы…»

Что-то со свистом пронеслось в воздухе; длинный загнутый клюв вьюрка разрезал бабочку надвое. Половинки, покачиваясь, опустились на землю к самым ногам наблюдателя, но поскольку он долго стоял в неподвижности, птица, видимо, приняла его за часть пейзажа; поддев свою добычу, она поглотила лакомство и была такова.

Мистер Ингрэм опустил взгляд на лист бумаги и поджал губы в задумчивом сожалении. Однако немного погодя он продолжил: «…учат нас, что и мы также пришли в этот мир, чтобы сделать его прекрасным с помощью духовного труда, вместо того, чтобы своими руками делать его ужасным и опасным. Кротость могущественнее, чем гордыня…»

Он снова прервался, чтобы увидеть, как золотой жучок вступил в схватку с насекомым, уступающим ему размерами. Кем бы ни было это существо раньше, теперь оно стало неузнаваемым. Потому что желтый красавец, трепеща своими надкрыльями от радости или злости, уже разорвал более слабое создание на мелкие кусочки.