Джеймс Купер - Поселенцы
— A что ж тогда съ вами будетъ? возразила Елисавета: — Нѣтъ, нѣтъ, ни вы, ни Чингахгокъ не должны быть жертвами моего спасенія.
Эдвардсъ не слушалъ этихъ словъ, но поспѣшилъ къ Чингахгоку. Этотъ далъ свой плащъ безъ возраженія, оставаясь на своемъ мѣстѣ съ достоинствомъ и присутствіемъ духа индѣйца, хотя положеніе его было еще опаснѣе положенія молодыхъ людей. Эдвардсъ разрѣзалъ плащъ на полосы, связалъ ихъ между собою и разорвалъ еще свою полотняную куртку и шаль Елисаветы, чтобы сдѣлать веревку какъ можно длиннѣе. При всемъ томъ, когда она брошена была быстро внизъ, то не доставала и на половину до низу.
— Это нейдетъ, все напрасно! воскликнула Елисавета. — Для меня нѣтъ болѣе надежды, ибо огонь охватываетъ все вокругъ, хотя медленно, но вѣрно. Посмотрите онъ даже съѣдаетъ подъ собою землю.
Еслибъ въ этомъ мѣстѣ пламя распространилось хотя вполовину такъ же скоро, какъ въ другихъ частяхъ горы, гдѣ легко переходило съ куста на кустъ, съ дерева на дерево, то окруженные имъ уже давно пали бы его жертвами. Но особенность грунта дала имъ довольно времени, чтобы сдѣлать упомянутыя попытки къ спасенію. Тонкая кора земли, покрывавшая скалу, имѣла въ трещинахъ корни нѣсколькихъ сухихъ сгнившихъ деревъ; но они не приходили въ соприкосновеніе съ огнемъ, ибо недоставало кустарника, чрезъ который опустошающая стихія, подобно бурному лѣсному теченію, распространилась по остальнымъ частямъ лѣса. Кромѣ этого недостатка горючаго матеріала наверху обрыва былъ довольно водный источникъ, который смачивалъ мохъ скалы и извилисто бѣжалъ по ея вершинѣ. Въ годы особенно обильные водою онъ образовалъ маленькій ручеекъ, но въ сухое лѣто хотя и не высыхалъ совершенно, но могъ быть замѣтенъ только по сырому, болотистому грунту, обнаруживавшему присутствіе воды. Когда огонь достигъ этой преграды, то долженъ былъ остановиться, пока жаръ не преодолѣетъ сырости, a для этого требовалось нѣкоторое время.
Рѣшительная минута однако все болѣе и болѣе приближалась; испаренія источника почти совсѣмъ улетучились, и мохъ скалы уже трещалъ отъ жара, между тѣмъ какъ остатки коры сгнившихъ деревъ начали отставать отъ стволовъ и раздробляясь падали на землю. Воздухъ дрожалъ и сжимался отъ сильнаго жара. Отъ времени до времени пробѣгали чрезъ терасу темныя облака дыма и, затемняя глаза, еще усиливали окружавшіе ужасы. Клокотаніе пламени, трескъ и шумъ его страшно перемѣшивались съ щелканьемъ сухихъ вѣтокъ и по временамъ съ громовымъ звукомъ падавшаго дерева, и тѣмъ еще сильнѣе возбуждался страхъ несчастныхъ, которые, казались, обречены были на гибель. Елисавета оставила всякую надежду на спасеніе и ожидала исхода трагическаго зрѣлища съ рѣшительнымъ спокойствіемъ; между тѣмъ какъ Чингахгокъ, хотя опасность прежде всего угрожала ему, продолжалъ сидѣть на своемъ мѣстѣ съ невозмутимымъ, спокойствіемъ индѣйца. Нѣсколько разъ глаза его обращались на молодую пару, которая, казалось, осуждена была на столь раннюю смерть, и тогда въ глубокихъ чертахъ его появлялась слабая тѣнь состраданія, но потомъ онъ снова смотрѣлъ пристальнымъ взоромъ на отдаленныя горы, и при этомъ гортанными звуками своего народа пѣлъ делаварскую погребальную пѣснь.
— Эдвардсъ, прошептала Елисавета, постарайтесь уговорить Чингахгока приблизиться къ намъ, дабы по крайней мѣрѣ умереть вмѣстѣ.
— Нѣтъ, онъ не тронется съ мѣста, такъ же тихо отвѣчалъ Эдвардсъ. — Онъ хочетъ умереть, и считаетъ эту минуту самою счастливою во всей жизни. Семьдесятъ лѣтъ пронеслись надъ его головой, и смерть для него ожидаемый другъ.
— Да онъ долженъ умереть и мы также, возразила Елисавета. — Богъ хочетъ этого, и наша обязанность повиноваться Его святой волѣ.
— Умереть! съ ужасомъ воскликнулъ Эдвардсъ. — Нѣтъ, нѣтъ, еще должно быть спасеніе. Вы по крайней мѣрѣ не должны, не можете умереть.
— Кто же можетъ отклонить отъ меня эту участь? возразила Елисавета, спокойно указывая на огонь: — Смотрите туда! Пламя пересилило уже сырой грунтъ и подвигается медленно, но съ страшной увѣренностью. A тамъ, дерево; оно уже охвачено огнемъ и ярко пылаетъ.
Елисавета говорила совершенную правду. Жаръ наконецъ взялъ верхъ надъ противустоявшимъ ему источникомъ, и огонь скользилъ медленно по полусухому мху, между тѣмъ какъ сгнившая сухая сосна, задѣтая распространявшимся пламенемъ, стояла вся въ огнѣ и пылала подобно огненной статуѣ. Огонь переходилъ далѣе съ дерева на дерево и трагедія приближалась къ концу. Стволъ, на которомъ сидѣлъ Чингахгокъ, горѣлъ уже съ одного конца, и старикъ казался совершенно окруженнымъ пламенемъ. При всемъ томъ ни одинъ мускулъ его не шевельнулся: его обнаженное тѣло должно было выдерживать страшныя муки, но сила его воли превозмогла всякую боль. Посреди ужасовъ опустошенія еще слышался его голосъ.
Елисавета отвернулась отъ такого ужаснаго зрѣлища и смотрѣла внизъ на долину. Въ эту минуту порывъ вѣтра разогналъ облака дыма, закрывавшаго до того времени видъ на долину, и она увидѣла y ногъ своихъ мирную деревню.
— Отецъ! отецъ! закричала Елисавета. — О, для чего это испытаніе не могло миновать меня! Но пусть будетъ воля Божія, я подчиняюсь Его рѣшеніямъ.
Разстояніе было не столь велико, чтобъ нельзя было замѣтить судью Темпля, который, не подозрѣвая судьбы своей дочери, смотрѣлъ на пылающую гору. Видъ его былъ для Елисаветы еще тягостнѣе близкой опасности, и она отвернулась къ горѣ.
— Моя несчастная горячность всему виною! воскликнулъ Эдвардсъ съ ожесточеніемъ.
— О нѣтъ! не говорите объ этомъ, сказала Елисавета. — Мы должны умереть, a если должны, то умремъ какъ христіане. Но нѣтъ, быть не можетъ! хотя вы спасетесь. Ваша одежда не препятствуетъ вамъ подобно моей. Бѣгите! оставьте меня! Спѣшите къ моему отцу и скажите ему все, что можетъ утѣшить и успокоить его въ горѣ. Скажите ему, что я умерла спокойно и съ присутствіемъ духа, и что мы увидимся съ нимъ въ лучшемъ мірѣ! Скажите ему, прибавила она прерывающимся голосомъ, какъ сильна и невыразима была любовь моя къ нему!
— Мнѣ оставить васъ? спросилъ Эдвардсъ: — нѣтъ, миссъ Темпль, вы меня мало знаете: я умру вмѣстѣ съ вами, но не покину васъ.
Онъ опустился къ ея ногамъ и ухватился за развѣвавшуюся одежду ея. Елисавета стояла неподвижно, забывъ все земное; воспоминанія объ отцѣ и о горести разставанья умѣрялись святымъ чувствомъ, и слабость ея уступила мысли о Божествѣ и будущей жизни. Внезапно она встрепенулась, услыхавъ знакомый голосъ, котораго слова проникли до глубины души ея.
— Гдѣ ты, Елисавета? Обрадуй старика, если ты еще въ живыхъ.
— Это Кожаный-Чулокъ! воскликнула Елисавета: — Слышишь, онъ зоветъ меня.
