Фрэнсис Гарт - Брет Гарт. Том 6
За время нашего знакомства я получал от него и другие небольшие подарки: то банку консервов совершенно неописуемого свойства, каких нельзя достать ни в одной лавке, до того мудреных и противоестественно пряных, что их с одинаковым успехом можно было бы назвать и мясными, и растительными, и вообще неорганическими; то безобразных китайских болванчиков — «на счастье»; то дьявольское пиротехническое устройство, действовавшее как-то судорожно, через неправильные промежутки времени, иногда вплоть до следующего утра. Со своей стороны, я давал ему уроки английского произношения, от которых, признаться, не ждал толку, а также заставлял его переписывать отдельные предложения — это он делал великолепно. Помню, как однажды его удивительная способность к имитации привела к плачевному результату. Готовя для него пропись, я нечаянно посадил кляксу на какое-то слово, тщательно соскоблил ее и по тому же месту четко вывел недостающие буквы. Каково же было мое изумление, когда Ко Си с торжеством преподнес мне свое домашнее задание, в котором эта оплошка была старательно воспроизведена и исправлена куда изящнее, чем у меня!
Наши отношения, какими бы доверительными они ни были, никогда не перерастали в настоящую дружбу. Его симпатия и простодушие, подобно его цветам, были всего-навсего добросовестной подделкой — в данном случае подделкой под мое доброе к нему отношение. Я уверен, что и его на редкость безучастный смех не имел ничего общего с веселостью, хотя я не назвал бы его натянутым. Мне казалось, что своим безупречным подражанием он как бы старается уклониться от какой бы то ни было ответственности: за все пусть отвечает учитель! Когда я заговаривал с ним о новейших изобретениях, он встречал это с несколько снисходительным вниманием, как бы взирая на них с высоты трех тысяч лет китайской истории.
— А правда, чудесная штука этот электрический телеграф? — спросил я его однажды.
— Осень холосо для меликанса, — отвечал он со своим обычным безучастным смехом. — Много-много заставляй скакай.
Не могу сказать, спутал ли он телеграф с гальваническим током или просто подсмеивался над спешкой и суматохой американской жизни. Он был одинаково способен на то и на другое. Что до телеграфа, то всем нам было известно, что у китайцев у самих существует какой-то способ быстро и тайно сноситься между собой. Всякая новость, которая могла пагубно или благоприятно сказаться на их делах, распространялась между ними задолго до того, как доходила до нас. Обыкновенная корзина с бельем, присланная из прачечной, которая находилась у реки, могла таить в себе ворох новостей, а клочок рисовой бумаги, сиротливо валявшийся в дорожной пыли, оказывал такое действие, что целая артель бродячих китайских рабочих обходила наш поселок стороной.
Когда Ко Си не подвергался гонениям со стороны грубых и невежественных обывателей, он все же оставался предметом шуток и насмешек для остальных, и я не помню случая, чтобы о нем говорили всерьез. Все находили забавными даже те невинные плутни и мошеннические проделки, которыми он мстил за нанесенные ему обиды, и с величайшим удовольствием рассказывали о том, как он надувает сборщика, взимавшего налоги с золотоискателей-иностранцев. Это было притеснение, главным образом против китайцев, которые смиренно «выжимали остатки» из выработанных участков, брошенных их христианскими собратьями по промыслу. Утверждали, будто Ко Си, прекрасно понимая, как трудно нам распознавать китайцев по именам, сообразил также, что если китаец сделает и без того непроницаемое выражение своего лица еще более бесстрастным, опознать его будет совсем трудно. Поэтому, уплатив налог, он тотчас передавал квитанцию своим товарищам, и куда бы ни сунулся сборщик налогов, его повсюду преследовала все та же квитанция и равнодушная ухмылка мнимого Ко Си. И хотя всем было известно, что у нас в поселке работает добрый десяток китайцев, если не больше, сборщику никак не удавалось собрать налог более чем с двоих — Ко Си и Но Си, которые были до того похожи друг на друга, что злосчастный чиновник долго пребывал в приятном заблуждении, будто заставил Ко Си заплатить дважды, а потому имеет полное право утаить от казны половину сбора!
Эта проделка снискала Ко Си симпатии всего поселка — вероятно, потому, что калифорнийцы большие охотники до шуток и к тому же убеждены, что, «надувая правительство, надуваешь лишь самого себя». Однако не всегда эти симпатии были единодушны.
Как-то вечером я зашел в распивочную нашего лучшего салуна, который в то же время считался и лучшим домом в поселке уже потому, что тут была кое-какая обстановка и уют. Только что начались дожди, но все окна были распахнуты настежь: юго-западный пассат приносил прохладу даже в наш далекий горный поселок. Тем не менее в большой печке посреди комнаты был разведен огонь, и все посетители сидели возле нее, задрав ноги на железную решетку, окружавшую печь. Пар так и валил от мокрых сапог. Людей привлекало не само тепло, а возможность посидеть и поболтать у огня, в том таинственном кружке света, который так льстит стадному инстинкту человека. Однако компания, в которую я попал, была отнюдь не из веселых и по большей части хранила молчание, лишь изредка нарушаемое вздохом, позевыванием, пущенным сквозь зубы ругательством или просто беспокойным поерзыванием на месте. Между тем ни положение в поселке, ни состояние личных дел каждого из присутствующих не давали оснований для такого уныния. Как ни странно, объяснялось оно тем, что эти люди все как один страдали несварением желудка.
Казалось бы, откуда взяться такой напасти здесь, если учесть здоровый образ жизни — постоянное пребывание под открытым небом, физический труд, целительный горный воздух, простоту пищи и полное отсутствие каких бы то ни было изнуряющих развлечений, и, однако, факт остается фактом. Была ли тут виною нервная, впечатлительная натура, которая свела этих людей в лихорадочной погоне за золотом, или мясные консервы и полусырая пища, которую они наспех глотали, жалея время на то, чтобы как следует приготовить и прожевать ее, а быть может, они слишком часто заменяли еду виски и табаком, — странное физиологическое явление было налицо: все эти удалые искатели приключений, молодцы как на подбор, живя здоровой жизнью первобытных людей и проявляя все признаки свежести и силы, страдали желудком гораздо серьезнее, чем изнеженные городские жители. В поселке тратили на всякие «патентованные средства», «панацеи», микстуры, пилюли и таблетки едва ли не больше денег, чем на ту еду, вредное действие которой они были призваны устранять. Мученики желудка жадно набрасывались на всякие объявления и рекламы; каждый раз, когда появлялись какие-нибудь новые «специфические средства», их брали нарасхват, и на некоторое время все разговоры неминуемо сводились к обсуждению их достоинств. Детская вера во всякое новое лекарство занимала отнюдь не последнее место среди прочих трогательно-жалких черт этих взрослых, бородатых людей.
