Евгений Костюченко - Зачистка в Аризоне
Звонкие неторопливые удары трости сопровождались свистом и насмешками. Когда экзекуция была закончена, судья выкрикнул:
— Слушается дело…
— Протестую! Я протестую! — закричал кто-то, пробиваясь сквозь толпу к столу трибунала. — У меня протест!
Плюгавый живчик в котелке вскочил на бочку и зачастил, размахивая руками:
— Все правильно! Дрались, побили посуду, покалечили буфетчика — все правильно, за это надо наказывать! Пускай драчуны-ирландцы месяц-другой погоняют тачку бесплатно, может, в другой раз не станут руки распускать. А мексиканца в шею гнать, нечего ему тут делать! Пусть еще спасибо скажет, что легко отделался. Все правильно! Но почему должны страдать невинные люди?
— Кто невинный? Молли-француженка? — В толпе заржали. — Нашел невинность!
— Невинный — это я, — сказал живчик. — Женщина, которую тут называют «француженкой», работает на меня. Так почему я должен терять ее хотя бы на день, не то что на месяц? По какому такому праву? Почему она должна возить породу, набивать мозоли…
— Она будет работать на кухне, — перебил его глашатай.
— Все равно! Через месяц она вернется в совершенно непотребном виде, у кого на такую встанет? Если у человека берут на месяц лошадь, а потом возвращают дохлую кошку — это справедливо? Это по закону?
— Послушай, Хогарт, — сказал один из судей. — Мы судили ее как человека, а не как лошадь.
— Вот поэтому я и протестую! — возопил Хогарт, обращаясь к толпе. — Ее нельзя судить как человека. Потому что вы осудили не ее, а меня. Бы покушаетесь на мою собственность! Я платил за нее деньги! У меня есть бумаги! Мы избрали трибунал для того, чтобы он защищал нашу собственность, а не губил ее!
— Короче, — сказал второй судья. — Работы заменим палками. Двадцать палок тебя устроит?
— Десять! — живо повернулся к нему Хогарт.
— Двадцать, двадцать! — закричала толпа.
— Народ решил. Так тому и быть, — заключил третий судья.
И Молли Бланш потащили к бочке под радостное улюлюканье народа.
Насладившись зрелищем, толпа начала понемногу расходиться. Кирилл смог продвинуться ближе к амбару, и правильно сделал, потому что иначе он бы ничего не услышал.
— …обвиняемый пытался тайно проникнуть в жилище миссис Фраун, был схвачен охранниками, оказал сопротивление. Его показания были заслушаны до начала заседания. Какие будут предложения?
— На рудник его!
— А я не понял, чего он натворил-то?
— Сказано тебе: «Проникновение в жилище»!
«Кажется, они уже судят Мануэля», — сообразил Кирилл. И крикнул:
— Надо послушать свидетелей!
— Да! Верно!
— Чего там слушать! И так все ясно!
Судья привстал над столом:
— Есть свидетели?
— Да! — громко сказал Кирилл и направил лошадь к трибуналу, раздвигая толпу.
Он спешился прямо перед столом и почтительно снял шляпу. Судьи, по виду — простые шахтеры, разве что постарше да покрупнее остальных, недовольно глядели на него. Они уже торопились домой, а тут…
— Кажется, я должен для начала назвать себя, — подсказал им Кирилл.
— Да. Назови себя.
— Кристофер Смит, предприниматель из Техаса. Занимаюсь устройством пекарен и прачечных.
— Пекарни? Хорошо. Ну, что тебе известно о деле?
— Подсудимый — мой работник. Честный и трудолюбивый. Вчера он прибыл в Тирби вместе со мной. Я остановился в отеле «Амбассадор» и отправился на встречу с мистером Бюргером. А Мануэлю было поручено присмотреть в городе подходящий дом.
— Для чего?
— Наша компания собирается проводить в Тирби благотворительные балы, — на ходу импровизировал он. — Там будет собираться высшее общество, будет играть оркестр, и все такое, вы же понимаете? Нужен приличный дом с большим залом. И я послал Мануэля присмотреть такой дом, потому что сам очень торопился на встречу с мистером Бюргером. Мне кажется, произошла досадная ошибка. У моего работника не было намерения проникать в чье-либо жилище…
— Не «чье-либо», — перебил его тот, кто зачитывал приговор с бочки. — В том-то и дело, мистер, что не «чье-либо».
— Зачем надо было перелезать через забор? — спросил второй судья. — Посмотрел бы с улицы. А он — через забор. Там его и сцапали.
Кирилл кивнул:
— Я все понимаю. И готов возместить любой ущерб. Назначьте штраф, и я его оплачу тут же.
В толпе закричали:
— Что тянете? На рудник, и дело с концом! Расходиться пора!
Третий судья посмотрел на Кирилла с сочувствием:
— Эх, мистер, не заладится ваше дело с пекарнями в нашем городе. Не понравится вам у нас. А жаль. Пекарня — дело хорошее. Короче, так. Парень не поладил с охранниками миссис Фраун. Значит, виноват. Штрафы мы не берем. Отработает месяц на руднике. А вы ищите себе другого работника. Таких тут — море.
— Другой мне не нужен, — сказал Кирилл. — Значит, все упирается в эту миссис Фраун?
— Я этого не говорил, — помрачнел судья. — Вышински, огласи приговор. Месяц, и точка.
Примерно в это же время Илья Остерман прихлопнул очередного комара и сказал майору:
— Вся беда в том, что я принял ванну. Комары предпочитают чистую кожу. Посмотрите, никто из наших соседей даже не чешется, а я лишил жизни уже сто двенадцатую тварь.
— Комарам плевать на кожу. Они предпочитают чистую кровь. Наши соседи насквозь пропитаны табаком, — сказал Кардосо. — Курили бы вы сигару, как я, тоже бы не чесались.
— Почему все ценные советы мы слышим только тогда, когда они уже бесполезны? — сокрушенно вздохнул Илья и снова хлопнул себя по шее. — Сто тринадцать.
Они сидели на земляном полу в углу общей камеры. Кроме нее, в участке имелись и одиночки, но они были заняты. Остерман вообще-то предпочитал уединение, однако в данном случае у него не было причин для недовольства. «Одиночными камерами» в Тирби называли несколько ям на заднем дворе, где содержались убийцы и грабители. Если б они попались в чистом поле, или возле рудника, или в шахтерском поселке, то их судил бы трибунал. Но этим преступникам повезло — они были схвачены в городе и теперь ожидали суда. Они имели право на адвоката, и на отвод присяжных, и на апелляцию. Словом, их должны были повесить по всем правилам.
Те же, что томились в общей камере, дожидались полудня, когда судья Панч приедет в город со своей фермы. Их было около десятка. Точнее Илья сосчитать не мог — было темно, к тому же почти все арестанты сгрудились в кучу. Отдельно сидел мексиканец в дорогой куртке, расшитой серебром. Он не спал. По крайней мере так показалось Остерману. Каждый раз, переворачиваясь с боку на бок, он оглядывался на мексиканца и видел, что тот сидит все в той же позе, обхватив колени руками и глядя в узкое окно под потолком.
