Луис Ламур - Зов западных рек
— А сокровище?
— Не будь дураком, увез с собой.
Кошмарная история.
— Прошло семь долгих месяцев, и меня подобрали. С тех пор слышу о нем то и дело. Несколько раз видел, хотя он меня не узнает. Я искал его. Таскался за ним, выжидал момента, чтобы присутствовать при его смерти.
— Я понимаю тебя, Жоб.
— А он не умирает. Мастерски владеет любым оружием. Никогда не видел равного ему. Послушайся меня, мой друг, не раздражай его. Не то тебе крышка.
— Сомневаюсь.
— Можешь не сомневаться. И с этим человеком ты оставил мисс Мейджорибанкс. С ним!
— Пароходом до Сент-Луиса тридцать пять дней. Допустим, он сократит путь до тридцати.
— И что?
— По суше верхом, скажем, будет шестьсот миль. Повезет средне, значит, двадцать пять дней, повезет побольше и со сменой лошадей — хороших лошадей, — дней, может, десять — пятнадцать.
Его пальцы сжали мое запястье.
— Ты не понарошку говоришь? Поедешь?
Мы ели, а я обдумывал предстоящее путешествие.. По крайней мере шестьсот миль по далеко не ровной местности надо одолеть, и то еще неизвестно, насколько правильно я угадал расстояние.
Многое зависит от коней, погоды, состояния бродов и чистой случайности. Если не изменит счастье, времени хватит с избытком.
Я положил на стол золотые монеты.
— Купи продукты. Чем проще, тем лучше. Кофе и что несложно уложить и приготовить. Мне надо повидать мистера Дила.
Дил сидел в своей конторе, и я не тянул попусту времени и ничего не придержал для себя. Я говорил с верным гражданином страны, человеком, пользующимся уважением и достойным его, и изложил проблему во всех подробностях, даже про Маклема и что рассказал мне Нога.
— Поезжай, — сказал Дил, — и удачи тебе. — Поднялся на ноги. — Это ведь и моя страна, молодой человек, а от развития Луизианы во многом зависит наше будущее. Лошадей у меня десятки, а тебе сильные кони пригодятся. — Подошел к двери и сделал знак конторщику. — Джон, пойди в конюшню и скажи Джоэлу надеть на Сэма и Дэйва веревки. Мистер Талон их возьмет.
В середине дня мы были за рекой и направлялись на Запад. К моему удовольствию. У меня опять начался приступ западной лихорадки.
Но сказанное Дилом оставалось в голове. «И моя страна» — так он выразился. Моя она, выходит? По рождению я канадец, но теперь-то я здесь, так что эта страна принадлежит мне тоже?
Дорога для меня не была новостью. На полуострове Гаспе в Квебеке, где я увидел свет, особенно чего делать не находилось. Моя семья владела там большим количеством земель, но за работой плотнику приходилось проделывать дальние поездки. Несколько раз я спускался по берегу на Юг, в города Мэна. Работал в Новой Шотландии. В Торонто я первый раз попал совсем маленьким мальчиком с отцом» и дядей. Целое лето мы прожили в Лашине близ Монреаля, сооружая несколько bateaux — суденышек. Сорок футов в длину, восемь в ширину, бока чуть ли не вертикальные, нос и корма тупые. Борта мы делали из пихты, а днище — из дуба. Иногда эти суда ходили под парусом, чаще — на веслах или шестах, а у самого берега их вели бечевой люди, бредя в мелкой воде. Потом мы помогали строить одну из первых даремских лодей в Канаде. Они бывали в длину от восьмидесяти до девяноста футов, мидель десять футов, и плавали обычно под парусами или на веслах. Нести могли вниз по течению от тридцати пяти до сорока тонн, вверх — восемь — десять. Оба типа нашли широкое применение на озерах и реках Канады.
Отец участвовал в постройке «Торонтской яхты», был занят на ней в 1798 и 1799 годах в течение нескольких месяцев. В свое время она была самым изящным и быстрым судном на озерах, и, когда она потерпела крушение в 1812 году, отец очень расстроился.
В той первой поездке мы привели наше bateaux на юг из Лашина и пришвартовали у Алановой пристани, которую кое-кто начинал называть Купцова пристань, у конца Фредерик-стрит.
Когда отец попадал в Торонто, это всегда бывал радостный день, так как во время своего пребывания там он выкраивал часок, чтобы выпить с доктором Болдвином, ирландцем, хорошо понимающим в строительстве, который часто приходил посмотреть, как отец ставит дом из тесаных бревен. Чтобы возвести такой дом, требовался настоящий мастер, так как каждому бревну необходимо было придать строго квадратное сечение и профилировать. Таким мастером был мой отец.
Он был человеком, гордым своей работой, с огромным тщанием отделывал каждый брусок, и для каждого судна, созданного его руками, навсегда оставалось место в его сердце. Однажды он вернулся из Персе разочарованный и злой. Его пригласили работать на постройке двадцатидвухпушечного корабля, но, взглянув на чертежи, он отказался.
— Болваны несчастные! — жаловался он матери. — Он никакого серьезного волнения не выдержит! Эти люди понятия не имеют об озерах. Думают, мельничные пруды у нас тут. А лес! Полно невыдержанного. Нет, давай строй.
— А ведь деньги нам нужны, — заметила мать.
— Да! — угрюмо буркнул он. — Но я не хочу принимать участие в халтуре. Этот корабль погубит людей, но даже и без этого не положено расходовать деревья, вырастить которые нужны столетия, чтобы сляпать никуда не годную вещь. Запомни, мальчик. — Он положил руку мне на плечо. — Дерево, с которым мы работаем, крепко, красиво, стойко! Если хорошо с ним обращаться, прослужит многие, многие годы! Если уж строишь, строй хорошо. Ни одна работа не должна быть выполнена кое-как, никакой хороший материал использован плохо. Строить — прекрасное занятие, но строй надолго, чтобы поколения, которые родятся, видели гордость, с какой ты работал. Есть гордецы, смотрящие с пренебрежением на человека, работающего своими руками. Не бери с них пример. Не всякий способен вытесать брус или построить мост либо корабль. Работай с честью, мой сын, чтобы ласкало глаз и стояло века…
Мы ехали до заката, сменили лошадей и продолжали путь, пока не наступила полночь. Остановились лагерем среди чащи вздымающихся, словно величественные башни стволов, набрав для топлива обломившихся ветвей, и с первым отсветом дня тронулись опять. В полдень снова поменяли лошадей. С приходом вечера встали на лугу, напоили и вычистили животных и пустили пастись.
Дороги и тропы оставались сухими, погода — прохладной. Никаких препятствий нам не встречалось. Несколько раз мы останавливались на уединенных фермах, раз — в сельской гостинице.
Семь дней мы нажимали, задерживаясь время от времени, чтобы поспать и дать роздых лошадям, перекусывая, когда находился момент. Утром восьмого дня мы въехали в маленькую впадину, где через лужайку бежал ручеек, направляясь к юго-западу. В этом месте лес разреживался, больших деревьев поднималось все меньше и меньше.
