По Северо-Западу России. Том I. По северу России - Константин Константинович Случевский
Монастырь построен в средине ХVII века. Запрестольный образ главного храма — Воздвижение креста, и монастырь зовется Крестным. Иконостас старый, резной, четырехъярусный; подле Царских дверей, справа, нарушая его симметрию, между четырьмя массивными столбами из розового мрамора, под аркой, поставлен большой деревянный, имеющий триста лет века, крест. Замечательно, что на этом храме всего только три купола: один центральный — побольше, два другие — поменьше, и помещаются они над абсидами; замечательно и то, что на хорах, под куполом, имеется однопридельная церковь Михаила Архангела, изнутри храма не видная.
Вся обстановка храма, благодаря уединенному положению монастыря, в течение долгого времени не изменилась и от неё веет далеким прошедшим. Древняя люстра с двуглавым орлом красуется, низко нависая под главным куполом; имеется портрет патриарха Никона 1665 года, его шапка, описание жизни, суда над ним и ответы Никона. Имеется небольшой архив с грамотами и письмами былых властителей и властительниц Земли Русской; очень недурны некоторые из вкладов, например кубок аугсбургской работы, подарок боярина Матюшкина, с характерной припиской к надписи: «А кто украдет, да будет проклят».
Вероятно, не моложе главного храма небольшая деревянная церковь во имя Всех Святых, стоящая на братском кладбище; немногочисленные кресты окружают ее, и трудно представить себе, как устраиваются могилы в мире отошедших братьев в этих скалах вековечного гранита. Темень хвои стелется над ними; сумрачно смотрит лесная чаща, но скромные крестики, кое-где покосившиеся, гласят о каком-то невозмутимом спокойствии, о какой-то святой уверенности в том, что есть будущее и что могила — не последнее слово. Скалы холодят впечатление. Подобно тому, как возрастают на скалах старинные сосны, на этих гранитных обнажениях появляются и новые могилы. Вид на монастырь с моря очень недурен; зеленые, луковичные купола его резко выделяются на белых стенах и царят над вечной зеленью сосен; вечернее освещение ударяло со стороны, и картинка просилась в рамку.
В девятом часу вечера путники вернулись уже на крейсер и поднялись на него по трапу в последний раз, так как предстоял только один небольшой переход морем, до Сумского посада, а затем предвиделось прощание с «Забиякой». Снявшись с якоря, крейсер, 29-го, утром, в Петров день, в 8 1/2 часов, бросил якорь в тринадцати верстах от Сумского посада.
Заключительный переезд был сделан. Предстояло прощанье с морем и с крейсером. День был удивительный, и термометр показывал 22° в тени. Широко раскидывался серебряной гладью залив; над водой выплывали замыкавшие его почти отовсюду кольцом — где берега, где островки; вдали чуть-чуть поблескивала строения Сумского посада, составляющего, подобно Архангельску, вторую главную станцию богомольцев, отправляющихся в Соловки. Кое-где по заливу виднелись стоявшие на якоре суда, плывшие навстречу карбасы местного отряда пограничной стражи.
Кио-остров. Крестный монастырь.
Кио-остров. Кладбищенская церковь.
Солнце стояло высоко над горизонтом, когда путники, распростившись с крейсером, на паровом катере направились к Сумам. Блеск моря был ослепителен. Северное море, казалось, хотело оставить по себе самое светлое, самое теплое впечатление. Вместе с удалявшимся теперь крейсером, удалялись также, подрезываемые миражем, островки Белого моря: они словно таяли и, приподнимаясь в воздух, исчезали. Миражи встретили путников, миражи проводили.
Сумский рейд так же мелок, как и все остальные, и фарватер направляется к посаду очень извилисто. Для его обозначения поставлены были в открытом море — так мелко оно здесь — березки и елочки, кое-где обвешанные венками. Подле ближайших к судну, первых со стороны моря, вельбот был встречен целой флотилией лодчонок: на веслах сидели все женщины; кое-где на рулях, но редко, виднелись мужчины. Если женщина сядет на руль, здесь, как и на всем Поморье, над этим смеются. Тут повторилась картина женского города, виденная в Кеми и Коле, с тем же блеском одеяний, пестротой лент и золотом кокошников; с той же силой и ловкостью управлялись сумлянки со своими лодчонками, так же дружно налегали они на весла, так же громко кричали. Пересев на одну из лодок, путники не замедлили войти в самую реку Суму, довольно узкую, извилистую, бегущую в яркой сочной зелени низменных берегов.
Было бы неправильно, покидая Белое море и помянув китовый, тресковый, акулий и белужий промыслы, пройти совершенным молчанием целых два, составляющих существенный вклад в богатства северного побережья, промысла — сельдяной и семужий. Хотя оба они процветают по всему побережью, но уместно говорить о них именно тут: беломорские, соловецкие сельди, по мнению сведущих в деле лиц, лучше голландских, а самая ценная семга, это — та, которая ловится в недалекой отсюда Кеми и в Онеге; последнюю называют «порогом»; с нею соперничает только двинская.
Сельдь — это один из продуктов, не имеющих у нас и десятой доли того значения, которое она должна бы иметь. Кто ел местную сельдь, крупную, жирную, пускающую из себя масло при разрезании, тот поражается тем, что в столицах наших до сих пор еще имеются в продаже сельди голландские, королевские. Количество нашей сельди огромно; в Кандалакшской губе и Сорокском заливе «жирует» она весной и осенью в количествах необозримых и находит себе обильную пищу во всяких мелких обитателях моря. Нагуливается сельдь в Белом море давным-давно. В 1842 году в Сорокской бухте, при устье Выга, выловлено было до 40.000 возов; наваливает её иногда так много, что палка, воткнутая в массу сельди, держится как вбитая в землю, и не ловят сельди неводом до тех пор, пока не нащупают массы её палкой.
Сравнительно недавно, в 1884 году, в Кандалакшской губе миллионы сельдей были выкинуты на побережье вследствие недостатка и дороговизны соли; поморы говорят о таких гущах сельди в море, что от поры до времени грести бывает трудно, что «киты в юровах сельдей как в каше жируют». И все это гибнет безвозвратно по двум главным причинам: первая — недостаток соли и неуменье солить; вторая, это то, что добыча сельди производится береговым, волоковым неводом, а не прочным, кошельковым в открытом море. Кушелев совершенно прав, если говорит, что введение кошелькового невода и правильной посолки сельди произвели бы переворот в беломорском промысле; но переворот этот немыслим, пока пуд соли стоит иногда на месте 1 руб.
