Владимир Арсеньев - По Уссурийскому краю
Для уборки рыбы природа позаботилась прислать санитаров в лице медведей, кабанов, лисиц, барсуков, енотовидных собак, ворон сизоворонок, соек и т. д. Дохлой кетой питались преимущественно птицы, четвероногие же старались поймать живую рыбу. Вдоль реки они протоптали целые тропы. В одном месте мы увидели медведя. Он сидел на галечниковой отмели и лапами старался схватить рыбу.
Бурый медведь и родственный ему камчатский медведь отъедают у рыб головы, а мясо бросают. Белогрудые же медведи, наоборот, едят мясо, а головы оставляют.
В другом месте рыбой лакомились два кабана. Они отъедали у рыб только хвосты. Пройдя ещё немного, я увидел лисицу. Она выскочила из зарослей, схватила одну из рыбин, но из предосторожности не стала её есть на месте, потащила в кусты.
Больше всего здесь было пернатых. Орлы сидели около воды и лениво, не торопясь, точно сознавая своё превосходство, клевали то, что осталось от медвежьей трапезы. Особенно же много было ворон. Своим черным оперением они резко выделялись на светлой каменистой отмели. Вороны передвигались прыжками и особое предпочтение оказывали той рыбе, которая стала уже разлагаться. По кустам шныряли сойки, они ссорились со всеми птицами и пронзительно кричали.
Вода в протоках кое-где начала замерзать. Вмёрзшая в лёд рыба должна остаться здесь на всю зиму. Весной, как только солнышко пригреет землю, она вместе со льдом будет вынесена в море, и там уничтожением её займутся уже морские животные.
Какой круговорот! Как все это разумно! Ничего не пропадает! Даже в глухой тайге есть кому, позаботиться над уборкой падали.
— Один люди другой люди кушай, — высказывал Дерсу вслух свои мысли. — Чего-чего рыба кушай, потом кабан рыбу кушай, теперь надо наша кабана кушай.
Говоря это, он прицелился и выстрелил в одну из свиней. С рёвом подпрыгнуло раненное насмерть животное, кинулось было к лесу; но тут же ткнулось мордой в землю и начало барахтаться. Испуганные выстрелом птицы с криком поднялись на воздух и, в свою очередь, испугали рыбу, которая, как сумасшедшая, взад и вперёд начала носиться по протоке.
К сумеркам мы возвратились на бивак. Дождь перестал, и небо очистилось. Взошла луна. На ней ясно и отчётливо видны были тёмные места и белые пятна. Значит, воздух был чист и прозрачен.
Рано мы легли спать и на другой день рано и встали. Когда лучи солнца позолотили вершины гор, мы успели уже отойти от бивака километра три или четыре. Теперь река Дунца круто поворачивала на запад, но потом стала опять склоняться к северу. Как раз на повороте, с левой стороны, в долину вдвинулась высокая скала, увенчанная причудливым острым гребнем.
Китайцы-проводники говорили, что здесь с людьми всегда происходит несчастье: то кто-нибудь сломает ногу, то кто-нибудь умрёт и т. д. В подтверждение своих слов они указали на две могилы тех несчастливцев, которых преследовал злой рок на этом месте. Однако с нами ничего не случилось, и мы благополучно прошли мимо Проклятых скал.
Дальше мы вошли в зону густого хвойно-смешанного леса. Зимой колючки чёртова дерева (Eleuterococcus) становятся ломкими; хватая его рукой, сразу набираешь много заноз. Скверно то, что занозы эти входят в кожу в вертикальном направлении и при извлечении крошатся.
К полудню мы достигли маленькой зверовой фанзочки, расположенной у слияния трёх горных ручьёв. По среднему лежал наш путь.
Вечером я измерил высоту места. Барометр показал 620 метров над уровнем моря.
Все эти дни стояла хорошая и тихая погода. Было настолько тепло, что мы шли в летних рубашках и только к вечеру одевались потеплее. Я восторгался погодой, но Дерсу не соглашался со мной.
— Посмотри, капитан, — говорил он, — как птицы торопятся кушать. Его хорошо понимай, будет худо.
Барометр стоял высоко. Я стал посмеиваться над гольдом, но он на это только возразил:
— Птица сейчас понимай, моя понимай после.
От упомянутой фанзы до перевала через Сихотэ-Алинь будет километров восемь. Хотя котомки и давали себя чувствовать, но тем не менее мы шли бодро и редко делали привалы. Часам к четырём пополудни мы добрались до Сихотэ-Алиня, оставалось только подняться на его гребень. Я хотел было идти дальше, но Дерсу удержал меня за рукав.
— Погоди, капитан, — сказал он. — Моя думай, здесь надо ночевать.
— Почему? — спросил я его.
— Утром птицы торопились кушать, а сейчас, посмотри сам, ни одной нету.
Действительно, перед закатом солнца птицы всегда проявляют особую живость, а теперь в лесу стояла мёртвая тишина. Точно по приказу, они все сразу куда-то спрятались.
Дерсу советовал крепче ставить палатки и, главное, приготовить как можно больше дров не только на ночь, но и на весь завтрашний день. Я не стал с ним больше спорить и пошёл в лес за дровами. Часа через два начало смеркаться. Стрелки натаскали много дров, казалось, больше чем нужно, но гольд не унимался, и я слышал, как он говорил китайцам:
— Лоца[147] понимай нету, наша надо сам работай. Они вновь принялись за дело. На помощь им я послал обоих казаков. И только когда на небе угасли последние отблески вечерней зари, мы прекратили работу.
Взошла луна. Ясная ночь глядела с неба на землю. Свет месяца пробирался в глубину тёмного леса и ложился по сухой траве длинными полосами. На земле, на небе и всюду кругом было спокойно, и ничто не предвещало непогодь!. Сидя у огня, мы попивали горячий чай и подтрунивали над гольдом.
— На этот раз ты соврал, — говорили казаки.
Дерсу не ответил и молча продолжал укреплять свою палатку. Он забился под скалу, с одной стороны приворотил большой пень и обложил его камнями, а дыры между ними заткнул мхом. Сверху он ещё натянул свою палатку, а впереди разложил костёр. Мне так показалось у него уютно, что я немедленно перебрался к нему со своими вещами.
Время шло, а крутом было по-прежнему тихо. Я тоже начал думать, что Дерсу ошибся, как вдруг около месяца появилось матовое пятно с радужной окраской по наружному краю. Мало-помалу диск луны стал тускнеть, контуры его сделались расплывчатыми, неясными. Матовое пятно расширялось и поглотило наружное кольцо. Какая-то мгла быстро застилала небо, но откуда она взялась и куда двигалась, этого сказать было нельзя.
Я полагал, что дело окончится небольшим дождём, и, убаюканный этой мыслью, заснул. Сколько я спал, не помню. Проснулся я оттого, что кто-то меня будил. Я открыл глаза, передо мной стоял Мурзин.
— Снег идёт, — доложил он мне.
Я сбросил с себя одеяло. Кругом была тёмная ночь.
Луна совершенно исчезла. С неба сыпался мелкий снег. Огонь горел ярко и освещал палатки, спящих людей и сложенные в стороне дрова. Я разбудил Дерсу. Он испугался спросонья, посмотрел по сторонам, на небо и стал закуривать свою трубку.
