Д. Лухманов - 20000 миль под парусами

— А скажите, пожалуйста, какой нации ваше судно? Ветра почти нет, флаг висит складками, и мы никак не можем его разобрать. Видим, что красный, а вот какие на нем знаки и какой он нации, никак догадаться не можем.

— Наше судно советское, принадлежит Союзу советских социалистических республик.

— Так вы что же… — нерешительно и конфузясь, спросил француз, — русские большевики, что ли?

— Они самые!

Один из наших преподавателей принес из штурманской рубки небольшой кормовой флаг и, свесив его за борт, показал рыбакам серп, молот, красную звезду и прочел о Советской России целую лекцию на безукоризненном французском языке.

Французы внимательно слушали, не спуская глаз с флага. Лица их выражали сомнение. В те времена они представляли себе большевиков иначе.

Они молча взялись за весла и поплыли обратно на свой люгер.

Тунец был громадный и вытянул пятнадцать с половиной кило. Его хватило на ужин всему экипажу.

Встреча с русскими большевиками принесла французским рыбакам счастье. В ту же ночь на палубу «Товарища» залетела первая летучая рыба. С рассветом мы увидали целые рои этих рыбок-стрекоз, взлетавших над поверхностью просыпавшегося океана. А где летучие рыбы, там и тунцы — громадные сине-черные рыбы с упругими быстрыми движениями.

Летучие рыбы водятся в субтропических и тропических широтах всех океанов. Эго замечательно красивые рыбки. Мраморные узоры или пятна цвета старого золота покрывают их спину. Бока бледнокрасные и отливают серебром. Брюшко розовое. На темных грудных плавниках выделяются голубые пятна, а по красному хвосту идут полоски из синих точек. Эти рыбки величиной бывают с небольшую, а иногда даже с крупную. селедку. Спасаясь от хищных рыб, летучки энергичным ударом хвоста поднимаются вверх; расправив громадные, переливающиеся, радугой грудные плавники, они пролетают больше ста метров и опять теряются в волнах.

Летучая рыба — символ океанского простора, далеких теплых морей. Вот почему английские моряки дальнего плавания, в отличие от каботажников, называют себя «моряками летучей рыбы». Отныне экипаж «Товарища» получил право на это почетное звание.

Новый кот Блэки принес нам немало хлопот. Это было дикое и злое животное. Казалось, что его никогда не удастся приручить.

Часа через два после того, как я запер Блэки в ванной, мне вздумалось на него посмотреть. Кота там не оказалось. Дверь была заперта на ключ, иллюминатор задраен; было непонятно, куда он мог исчезнуть. Я обшарил все углы и нашел за ванной маленькое отверстие во внутренней деревянной обшивке каюты, там, где из ванны выходила за борт отливная труба. Очевидно, Блэки пробрался в эту дыру и находился где-то между наружной и внутренней обшивкой корабля. Не было никакой возможности его достать. Голоса он не подавал. Оставалось одно — не обращать на него внимания, но держать всегда около дыры немножко питья и пищи.

Прошло больше недели. Блэки аккуратно уничтожал пищу, но в каютах не появлялся. Я махнул на него рукой. Однажды ночью, войдя в кают-компанию, я увидел Блэки. Он мирно спал на столе под лампой на разложенной путевой карте. Я подошел к нему и осторожно протянул руку. Блэки не испугался. Я почесал ему за ухом, он замурлыкал. А когда я вернулся к себе в каюту, он, как ни в чем не бывало, последовал за мной, вспрыгнул на койку и улегся в ногах. С тех пор всю его дикость сняло как рукой, и он стал самым обыкновенным, милым и даже ласковым котом.

Я давно собирался провести маленькое учение: спустить на воду шлюпку на ходу судна и кстати сфотографировать с{11} шлюпки «Товарища» под парусами. Но каждый раз что-нибудь мешало.

В субботу, 25 сентября, часа в три пополудни, я сидел у себя в каюте и читал. С юта донеслась команда вахтенного начальника:

— Первая вахта на грота-брасы на левую! Реи в бакштаг левого галса!

И через минуту:

— Пошел грота-брасы!

Заскрипели патентованные блоки брасов, и в открытых иллюминаторах моей каюты, на которые раньше падала тень от парусов, заиграл яркий луч клонившегося к западу солнца. Борт и все паруса освещены солнцем, а ходу меньше двух узлов. «Вот самый подходящий момент снять «Товарища», подумал я.

Я взял кодак и вышел на палубу.

Команда и ученики лениво кончали субботнюю уборку — кто чистил медь, кто обтягивал на шлюпках чехлы, кто швабрил палубу.

Я подошел к вахтенному помощнику и шепнул ему на ухо:

— Прикажите-ка спустить на воду подветренную дежурную шлюпку. Старшины не назначайте, я поеду сам и сфотографирую судно.

— Правую четверку к спуску! Четырех гребцов без старшины ! — скомандовал вахтенный начальник.

Надо было видеть, как преобразилось и ожило судно. В надоевшую томительную субтропическую жару, в монотонный плеск крупных, но лениво катившихся яркосиних волн ворвалась жизнь.

Ученики, знавшие, что время от времени я неожиданно делаю тот или другой маневр или тревогу, бросились к шлюпке, как пассажиры при кораблекрушении. Подвахтенные, мирно стиравшие на баке белье, ринулись им помогать. Кто-то увидел у меня в руках кодак.

— Сам капитан поедет, снимать будет… — пронеслось по судну.

— Трап! — крикнул кто-то.

— Не надо трапа, спускаться по талям! — скомандовал я.

Не прошло и двух минут, как дежурная шлюпка была спущена на воду. Я взялся за румпель.

— Отваливай!

Несколько взмахов длинных ясеневых весел — и «Товарищ», весь залитый солнцем, с надутыми парусами, едва пеня воду форштевнем, плавно покачиваясь, поплыл мимо нас. Это было, как во сне. Не верилось, что твое судно проходит мимо тебя.

Я остановил греблю, и с минуту мы все смотрели на плывший мимо нас корабль.

Какая это была красота!

Как мирно, но могуче дышали и океан, и паруса, и самый корабль. Как высоко то вздымалась, то опускалась, купаясь в лазури, наша белая шлюпка!..

Снова взялись за весла, зашли вперед, потом спустились под корму, и я снял корабль спереди, сбоку и сзади.

Как жаль, что обычная фотография не может передать красок. Как жаль, что я не мог одновременно снять и «Товарища» и свою шлюпку.

Через четверть часа шлюпка была поднята на место, и потекла обычная жизнь корабля.

Я сказал: «обычная жизнь корабля», но я еще очень мало рассказал об этой жизни.

На берегу, в городе, есть дни и ночи. Днем люди работают, служат, торгуют, занимаются своими делами. Ночью одни веселятся, другие отдыхают. Но день и ночь всегда разделены резкими гранями. В море же есть только сутки. Сутки и вахты. Вся жизнь разделена на четырехчасовые клетки, а весь экипаж — на три вахты. И если идет нормальная жизнь, если нет аврала, когда требуется работа всего экипажа, то каждый, независимо от времени дня или ночи, четыре часа «стоит на вахте», то есть работает или принимает участие в управлении кораблем, а восемь часов находится «под вахтой», то есть отдыхает.