Ю. Щербачев - Поездка в Египет

Женщин сажают иначе: несколько пиратов, выждав удобное мгновение, хватают поклонницу под руки и под колени и как выразился Семен Семенович, «подают» в лодку то-есть буквально выбрасывают за борт; не успеет она вскрикнуть: «ой батюшки!» как уже лежит на скамейках, между перин и котомок, вместе с поймавшими ее на лету гребцами.

Черкесы-богатыри тоже высаживаются в Яффе. Они долго не сдавались Арабам, вихрем носились за ними, опрокидывая все на пути, и отбивали пожитки. После удачной схватки, сойдясь с разных концов, титаны метали в кучу свои громадные тюки, и опять по всем направлениям маячили их папахи, а откидные рукава словно крылья летали по воздуху. Черкесами было занято по крайней мере двадцать арабских рук. Неизвестно за кем остался бы верх, если б один из перевозчиков не прибегнул к военной хитрости. Подкравшись к маленькой моей приятельнице, которая, прижавшись в уголку, испуганно следила за ходом сражения, он сдвинул на лицо её шелковый платок и в два прыжка очутится с нею у моря…. Если-бы не шум кругом, было бы слышно, как один из комков, полетевших в эту минуту через борт, жалобно заплакать.

Заметив отсутствие ребенка, богатыри оставили вещи и беспокойно зашагали по палубе; в стороне, похититель, не обращая на них внимания, брал уже приступом какую-то постороннюю старушку. Черкесы более не сопротивлялись; только один — самый страшный и волосатый— отказался съехать: ни рев лодочников, ни убеждения товарищей не поколебали его решимости, и доплатив за проезд до Порт-Саида, он остался на Константине.

Девочка вскоре утешилась; ей покойно на дне лодки, среди подушек и свернутых одеял; хорошенькая, с не высохшими глазами, она отвечает ручкой на мои прощальные поцелуи.

Лодка отчалила… В ней сидела и Анна Константинова, без узелка и котомки, одна со своим горем; взгляд её, устремленный вдаль, видел что-то прекрасное, чего не видели другие… А гребцы, увозя пленных и награбленную добычу, пели дикую победную песнь.

До сих пор я был зрителем высадки, теперь началась посадка: прибыли возвращающиеся из Иерусалима.

С одной стороны борт вынут; Арабы и русские матросы, опираясь друг на друга, стерегут пассажира, который, будучи приподнят снизу, как палка торчит из качающейся лодки; если ее высоко и плавно вскинет волной, он схвачен поперек туловища, и все кончено; но иных успевают поймать лишь за кисти рук и выволакивают, как крупную рыбу. При этом ловцы, чтобы не упасть в воду, должны тащить на себя, и пойманный вступает на Константин, проехавшись лицом и грудью по углу, образуемому палубой и боком судна. Иногда, дотащив поклонника до пояса, ловцы потеряют равновесие, и он снова опустится до самых кистей. Женщины с перепугу падали в обморок.

Коренастый солдатик весь в медалях и с привязанным у пояса чайником, еще из лодки смешил матросов.

— Ишь кавалер-то какой тяжелый, говорили они, когда появившаяся было над палубой голова с серьгою в ухе опять скрылась из виду.

— Небось, не поклонница! Тяни, зная! отозвался голос за бортом.

Прежде чем ступить на ноги, кавалер успел сеять и надеть картуз, сказав: «здорово ребятушки, спасибо вам!» затем сам стал в цепь и с шутками да с прибаутками принялся тащить довольно сомнительную странницу.

— Что за притча, братцы? Щеки-то как полотно белые, а нос красный.

Час спустя капитан быстро вошел в мою каюту, где я лежал, утомленный вышеописанною суматохой.

— Семен Семенович, что с вами? вы взволнованы…

— Конечно, досадно; еще слава Богу, что не на пароходе…

— Что же случилось?

— Пятеро пассажиров потонуло… Лодка, куда сели черномазые с папахами, разбилась о риф саженях в пятидесяти от берега. Американцы, что сейчас приплыли рассказывают… Совсем близко от них; кинулись было спасать, навалились на весла, да те недолго пробарахтались. Один будто все еще держался… подошли, — а это шелковый платок на камне волной полоскало…

— Как, все погибли — и ваша красивая поклонница, и девочка?

— Все…

— И гребцы?

— Бьюсь об заклад, что головорезы выплыли, если только акулы не поглотали.

Капитан умолк. Вероятно он вспомнил странное упорство оставшегося на Константине Черкеса, но не заговорил со мной о предчувствиях. На нас нашло тихое раздумье, как всегда бывает, когда смерть близко пройдет мимо.

II

Всесильно обаяние «мирной пристани» для тех, кого качало трое суток к ряду, и я не могу беспристрастно говорить о Порт-Саиде. В блеске радостного летнего дня он показался мне живым и одухотворенными Я был уверен, что шаловливые, смеющиеся домики с верандами и большими окнами наверно разбежались бы по пустыне, если бы строим гувернером не сторожил их великан-маяк; один бок его был в пятнах табачного цвета; он не просох после дождя и града, что шли здесь третьего дня.

С Константина невесть на какое расстояние видны гряды волн, вздувающиеся пеною на черте песчаного берега, и чудится — то не берег, а та же пена разостлалась гладью докуда хватает зрение. На юге, за городом, другим морем сверкает на солнце озеро Мензалэ, и в ослепительной дали как точка чернеет трехмачтовое судно на пути из Суэца. После гористых берегов, преследовавших вас от самого Константинополя, всею душой впиваешь благодать степного простора.

По сходням прямо с палубы спустился я на широкую набережную. Основанный всего лет десять назад, город находится в поре младенчества; говорят, в будущем он много обещает, но теперь Порт-Саид мил как ребенок, и мне грустно думать, что он с летами вырастет. Дома двухэтажные, один в одень, не успели сплотиться в скудные прямолинейные ряды; тихие и безлюдные улицы только намечены; мостовую заменяют песок и раковины, еще не опозоренные следами колес.

На площади, против гостиницы «Франция», несколько деревьев, покрытых мелкими как бисер коралловыми ягодами, окружили павильон для оркестра и бассейн с нильскою водой (ее гонят посредством паровой машины из Измаилии). Площадь, гостиница, бассейн и в нем золотые рыбки — все одинаково миниатюрно.

Зелени хотя и мало, но породы растительного царства весьма разнообразны. В кукольном садике местного агента Русского Общества есть даже финиковая пальма, немногим выше роста человеческого.

— Эти бобы, вьющиеся на заборе, очень красивы когда цветут, говорил словоохотливый агент, Бельгиец родом;—вообще летом у меня хорошо, все так и лезет из земли, распускаются всякие цветы, если их хорошенько поливать, банан дает роскошную тень, листьев на нем куда больше; mais maintenant que nous sommes en plein hiver… И он вытер фуляром свой потный лоб; жилет его был расстегнут