Геннадий Невельской - Подвиги русских морских офицеров на крайнем востоке России

Китайские уполномоченные, прождав три дня ответа от Головина и видя, что он никак не согласится с их предложением и что принудить его к этому могут только военные действия, боялись делать насилие, которое не привело бы ни к какому результату, а только навлекло бы гнев богдохана, и объявили Головину, что они отказываются от последнего предложения и желают с ним кончить дело на основании первого их предложения, на которое он согласился. К этому побуждали еще китайцев, во-первых, иезуиты и, во-вторых, желание их отстоять во что бы то ни стало Даурию, под которою они понимали всю страну по течению Амура, до слияния этой реки с рекою Сунгари.

Так как ни китайцам, ни Головину не были хорошо известны приморские страны, и Головин усматривал, что китайцы хлопочут главное о Даурии, где все реки, впадающие в Амур, как то: Зея, Бурея и другие — текут с севера на юг, то, по возобновлении переговоров, он настаивал, чтобы в трактате было упомянуто о направлении рек и чтобы страна к морю оставалась без разграничения. Китайцы согласились, и 27 августа (6 сентября) 1689 года был подписан Нерчинский трактат — первый и самый важный дипломатический акт в сношениях России с Срединным государством.

Первые два пункта этого трактата, относящиеся к Приамурскому краю, выражены так: «Река, именем Горбица, которая впадает, идучи вниз, в реку Шилку с левые стороны, близ реки Черной рубеж между обоими государствы постановить; такожде от вершины тоя реки каменными горами, которые начинаются от той вершины реки и по самым тех гор вершинам до моря протягненным, обоих государств Державу тако разделить яко всем рекам, малым или великим, которые с полуденные стороны сих гор впадают в реку Амур, быти под владением Хинского государства; такожде всем рекам, которые с другия стороны тех гор идут, тем быти под державою царского Величества Российского Государства… и всякие земли, посреди сущие меж тою… рекою Удью и меж горами, которые до границы подлежат, не ограничены ныне да пребывают, понеже на оны земли… великие и полномочные послы не имеюще указу царского величества отлагают неограничены до иного благополучного времени, в котором… царское величество и бугдоханово высочество похощут о том обослатися послы или посланники любитель-ными пересылки, и тогда, или чрез грамоты, или чрез послов, тые… неограниченные земли покойными и пристойными случаи успокоити и разграничити могут». В третьем пункте трактата сказано: город Албазин, который построен был со стороны царского величества, разорить до основания и также на Амуре пребывающих всех русских людей со всеми при них запасами и пожитками перевести в пределы царского величества.

Вследствие этого договора осенью 1689 года и весною 1690 года все люди из Албазина и с Амура перешли в Нерчинск, а Албазин был сожжен маньчжурами до основания {14}.

Сибирская летопись того времени так говорит об этом происшествии: «Россияне несправедливым образом, перемогающею силою неприятелей, с Амура вытеснены, и что еще несправедливее — насильственным мирным заключением река Амур за китайцами осталась»[2].

Этот краткий обзор событий, совершившихся на реке Амуре с 1643 по 1689 год, ясно показывает, что не желание завладеть и утвердиться в бассейне одной из величайших рек, вливающихся в Восточный океан, а заманчивые слухи о богатстве обитающих там народов и жажда корысти вызвали предприимчивых завоевателей Сибири — вольницу казаков и промышленников — на подвиг завладения Амуром. Но здесь наша вольница встретила независимые народы, соседственные сильному и устроенному государству, всегда готовому подать им помощь. В остальной Сибири эта отважная вольница не встречала таких препятствий и потому не могла предвидеть, что действия ее в Приамурском крае должны быть совершенно иные и более сообразованы с условиями страны. «Предприятия русских на Амуре в XVII столетии, — говорит Риттер, — могли бы иметь важные последствия, если бы они умели воспользоваться завоеваниями Хабарова, которые открыли им возможность проложить путь к крайним пределам Азии и основать богатую житницу». Действительно, того и другого мы могли бы достигнуть весьма легко, а именно следовало бы: а) учредить порядок и дисциплину между вольницей русских на Амуре; б) прекратить разъезды казаков на грабежи к инородцам и в Маньчжурию; в) стараться привлекать население Приамурья к себе ласковым с ним обращением, строгим ограждением неприкосновенности их собственности, уважением коренных их обычаев и уничтожением сбора с них ясака; наконец г) основанием по берегам Амура и его притоков земледельческих поселений.

Между тем московское правительство, сознавая всю важность открытий Пояркова и завоеваний Хабарова, посылает на Амур, как мы видели, с упомянутою выше целью Зиновьева. Как лицу, облеченному высшей правительственной властью, Зиновьеву следовало бы, пользуясь любовью казаков к Хабарову и уважением всех находившихся на Амуре русских, вместе с ними и с помощью из Якутска и Нерчинска, установить, в сказанных видах, порядок и твердую власть на Амуре и направить Хабарова к поддержанию этого. Но Зиновьев, увозя с собою Хабарова, оставляет на Амуре вместо него Степанова, человека, не понимающего важности лежащей на нем обязанности, — грубого, дерзкого и способного только производить грабежи и набеги. Затем московские приказы, не принимая во внимание, что завоеванием Амурского бассейна обязаны были распоряжениям из Якутска и что поэтому якутские воеводы, как лица, близко заинтересованные в этом славном деле, могли бы с большим вниманием наблюдать за порядками на Амуре и с энергией помогать там нашему водворению и утверждению, а также, что сообщение Якутска с Приамурским краем не может быть прервано неприязненными покушениями, вместо того чтобы оставить этот край, требующий установления в нем порядка и беспрестанной помощи, в непосредственном ведении якутских воевод, делают его отдельным под управлением Степанова и через это уничтожают рвение к нему из Якутска.

После Степанова этот край поступает под непосредственное начальство и управление Пашкова, человека, более заинтересованного завладением Забайкалья, чем Амура. Пашков останавливается в Нерчинске, заботясь не о приведении в порядок дел на Амуре, а об обеспечении сообщения Нерчинска с Иркутском. Воздвигается Албазин, из которого по следам Степанова в соседнюю Маньчжурию отправляются партии за поживой. В это же время московские приказы, как бы довольные присылкою с Амура ясака, вместо того чтобы озаботиться скорейшей высылкой туда надлежащих военных сил, требованных еще якутскими воеводами, медлят и ограничиваются одними пустыми переговорами и отписками. Китайское правительство, усматривая постоянный хаос на Амуре и не предвидя конца набегам на соседственную провинцию — Маньчжурию, находится в необходимости принять решительные меры. Когда китайское войско, уничтожив все русские остроги в Приамурском крае, подступило к единственному оставшемуся у нас пункту — Албазину, в Москве только тогда как бы опомнились и снарядили Головина с 500 казаками. Головин, вступив в Забайкалье, находит этот край не только не устроенным, но и не огражденным от беспрестанных на него нападений монголов. Он вынужден употребить для этого почти всю приведенную им силу, лишается поэтому средств заставить китайцев уважать общенародные государственные права и, являясь таким образом как бы в плену у китайцев, подписывает Нерчинский трактат, по которому Россия лишается всех завоеваний Хабарова.

Всё вышесказанное ясно показывает, что такая печальная развязка произошла единственно от тогдашних приказных правителей, а не от того, как утверждают и настоящие приказные бюрократы {15}, что будто бы не наступила тогда еще пора для русских завладеть Амуром.

Но, каковы бы ни были московские приказные ошибки и дикие, своекорыстные побуждения амурской вольницы, приведшие к таковым печальным для России последствиям, беспристрастное потомство должно помнить и с удивлением взирать на геройские подвиги самоотвержения первых пионеров Приамурского края, часто платившихся жизнью и кровью за свое молодечество и удаль. Потомство с признательностью сохранит имена их, дошедшие до нас в сибирских повествованиях, потому что они первые проложили путь по неизвестной реке, открыли существование неизвестных до того времени народов, и хотя не оставили никаких сведений о главном обстоятельстве, обусловливающем значение реки и страны, ею орошаемой, — именно о состоянии ее устья и прибрежий, но уже своим водворением на ее берегах доставили России неоспоримое право к возвращению этой страны.

Чтобы понять вместе с этим огромную заслугу, оказанную России Головиным, необходимо обратиться к смыслу первого пункта заключенного им Нерчинского трактата. Мы видели, что маньчжуры и туземцы под рекою Амуром разумели только ту часть реки, которая идет до устья Сунгари, и знали, что только две большие реки, Зея и Бурея (притоки Амура), вытекают из каменных, пограничных гор и текут на юг. Мы видели также, что горы, идущие к северу от вершины реки Уды, огибающие Охотское море и оканчивающиеся Чукотским носом, не приняты за пограничные, а оставлены во владении России; следовательно, граница наша, долженствовавшая идти по горам, из которых выходят реки Зея и Бурея, не могла иметь направление северное, а какое-либо иное, с условием, что горы эти, принятые за пограничные, должны упираться в море, но в какое море: Охотское или Корейское — не обозначено; а между тем оба эти моря омывают прибрежья Приамурского бассейна. Сопоставляя все эти обстоятельства со смыслом выражения Нерчинского трактата, то есть что граница России от верховья реки Горбицы должна идти по становому Хинганскому хребту до верховьев реки Уды, а оттуда по тому же хребту, до моря протяженному, и что все реки, выходящие из этого хребта и идущие от него по всем направлениям, кроме южного, принадлежат России, выходит, что Головин, настояв на таком выражении в трактате, обусловил только границу собственно Даурии, следовательно, только то пространство реки Амура, которое принималось маньчжурами за Шилькар или Маму; все же остальное пространство бассейна реки Амура до моря оставил не только неопределенным, но главное — в зависимости от направления пограничных гор, верховья реки Уды и рек, вытекающих из этих гор, а также от того обстоятельства, в какое море эти горы упираются: в Охотское или Корейское.