Ханс Майбаум - Сирия - перекресток путей народовм
Что касается меня, то мне повезло, и я нашел вакантное место учителя неподалеку от Бейрута. Среди учителей было очень много прогрессивно настроенных патриотов. Бок о бок с другими трудящимися мы боролись против попыток иностранного вмешательства. Это было время «доктрины Эйзенхауэра»: США пытались распространить свое влияние на Ближнем Востоке. Президент США получил полномочия по своему усмотрению вкладывать финансовые средства на Ближнем Востоке и вводить туда вооруженные силы, чтобы поддержать там позиции Запада.
Ливанский президент Шамун принял в марте пятьдесят седьмого года «доктрину Эйзенхауэра». Ответом на это были мощные антиимпериалистические выступления масс, направленные против этой политики капитулянтства. Летом следующего года они вылились наконец в широкое народное восстание. Разумеется, я был его участником. Мы, восставшие, взяли под свой контроль три четверти территории страны. Шамун был свергнут. Тогда он попытался спастись, призвав в страну американские войска. Начались ожесточенные бои, настоящие уличные сражения. Может быть, нам не удалось бы продержаться долго против американских войск, по мы были не одни. Наряду с арабскими странами нас поддержали социалистические страны, и прежде всего Советский Союз, разоблачившие перед мировой общественностью махинации империалистов. Если суэцкий кризис, когда Израиль при поддержке французов и англичан пытался за наш счет расширить свою территорию, можно считать часом рождения дружбы между арабскими и социалистическими странами в период после второй мировой войны, то борьба против американских захватчиков была новым испытанием. США вынуждены были прекратить свою агрессию. Ливанский президент Шехаб отклонил «доктрину Эйзенхауэра» и стал проводить политику нейтралитета Ливана.
— Вы хотели рассказать мне, как пришли в партию Баас.
— Да, верно, — говорит Ибрагим несколько нерешительно. — Возможно, все было бы иначе, если бы я не встретил Мухаммеда. Он был, как и я, учителем, пламенным патриотом. Когда он рассказывал своим ученикам о великом прошлом арабского народа, то забывал обо всем на свете. Он полностью отдавал себя борьбе. Я восхищался им. Вскоре он взял меня с собой ночью расклеивать призывы на стенах домов. Спустя какое-то время нас схватили полицейские и избили. Он пытался агитировать фараонов и за это был особенно жестоко избит. Потом он взял меня на нелегальную встречу представителей партии Баас. Когда в пятьдесят восьмом году началось восстание, он был одним из его организаторов и погиб, пытаясь гранатой уничтожить пулемет, обстреливавший с фланга наши баррикады.
Ибрагим снова замолкает, зажигая сигарету, и дрожание рук выдает его внутреннее волнение.
— Когда восстание кончилось, я стал членом партии. Я был молод, политически неопытен, полон энтузиазма. Конечно, тогда я еще не сумел понять реакционной сущности тех вождей, которые основали партию в сороковом году и дали ей название Баас, то есть «Партия арабского социалистического возрождения» (ПЛСВ). Слово «баас» означает «возрождение», и оно должно напоминать о славном времени, когда арабский мир считался самым прогрессивным на земле. Я поддерживал ее пламенные призывы осознать прошлое величие нашего народа; я восхищался ее мужественной борьбой против диктатуры Шишекли, против реакционного Багдадского пакта, который хотели нам навязать США, и против «доктрины Эйзенхауэра», а личная скромность членов партии производила на меня впечатление. Возможно, что наше тогдашнее руководство действительно верило в возможность среднего промежуточного пути между социалистическим и капиталистическим.
— А сегодня, — перебиваю я его, — сегодня партия больше не верит в такой третий путь?
Ибрагим медлит, уходит от прямого ответа.
— С тех пор многое изменилось, — говорит он осторожно, — за эти годы нам удалось взять власть в свои руки, и мы смогли давать конкретные практические ответы на многие вопросы, касающиеся развития страны. Скоро обнаружилось, что среднего пути не существует, и это поняло большинство. Стало ясно, кто честно ищет решения в интересах народа, а кто хочет лишь сохранить в завуалированной форме свои прежние привилегии.
— А как, собственно говоря, партия пришла к власти?
— Знаете, ситуация тогда оказалась очень благоприятной. Власть буквально лежала на дороге, и нам нужно было только наклониться, чтобы поднять ее.
Когда Ибрагим встречает мой несколько недоумевающий взгляд, он поясняет:
— Я должен снова возвратиться к вопросу о союзе с Египтом. Насер назначил наместником своего генерала Амера, того самого, который позднее, после израильской агрессии шестьдесят седьмого года и связанным с нею неудачным для нас ходом событий, застрелился. Амер сразу же начал террористический поход против всех прогрессивных сил страны. Военный путч шестьдесят первого года, повлиявший на выход Сирии из состава Объединенной Арабской Республики, разразился как раз в то время, когда Насер издал свои первые декреты о национализации и когда началось развитие, которое вы, — Ибрагим улыбается и не уточняет, кого он имеет в виду под «вы», — называете некапиталистическим развитием. Как раз именно это и явилось поводом для сирийской буржуазии, чтобы наконец выйти из состава ОАР. Буржуазные правительства, сформированные после выхода Сирии из ОАР, — мы называем их «правительствами откола» — стремились ликвидировать все прогрессивные мероприятия, осуществленные в последний период, когда Сирия еще входила в состав ОАР; все трудности легли на плечи простых людей. По стране прокатилась волна забастовок. Бастовали даже учителя. У руководящих деятелей в эти годы не существовало единого мнения о том, как вытащить воз из грязи. Это привело к частой смене правительств. — Ибрагим задумывается и считает на пальцах. — За полтора года у нас сменилось тогда пять правительств. Короче говоря, страна находилась в состоянии дезорганизации, а правительства были недееспособными. В общем, все зависело от армии. А там, как вы знаете, у нас было много сторонников, честных патриотов, людей из народа, готовых нас поддержать. И тогда достаточно было всего одного соединения зенитной артиллерии, которое овладело всеми важными объектами Дамаска.
— И тут пришло ваше время! — добавил я.
— Тогда мы, молодые баасисты, тоже думали так. Наконец-то мы получили возможность хотя бы в одной арабской стране строить наши судьбы так, как нам этого хотелось. Но, к сожалению, нас ждало жестокое разочарование. Все продолжало оставаться по-прежнему, как будто бы ничего не случилось. Возьмем, например, земельную реформу. В шестьдесят третьем году земли, конфискованной у крупных землевладельцев, было не больше, чем в предыдущем году, когда у власти стояли «правительства откола», а земли, розданной малоземельным крестьянам, было даже на одну треть меньше, чем в шестьдесят втором году; сирийских капиталистов не тронули. Вместо этого правительство преследовало левые силы, например сирийских коммунистов, и, желая заручиться поддержкой буржуазии, делало все, чтобы вытеснить представителей левых из своих рядов. И в этой ситуации мы, молодые члены партии, связанной с народом, почувствовали, что необходимо выбросить из седла оппортунистов и возглавить движение, которое ясно показало бы, что мы — партия народа, партия трудящихся.
