Азиатская книга - Александр Михайлович Стесин
Перед каждым домом — пенджор, саженный бамбуковый шест, украшенный цветами, колосьями риса и листьями банана в честь праздника Галунган. Что за праздник такой? «Ну это как бы наше индонезийское Рождество». Обожаю такие объяснения. Другая цитата из того же разговора: «…А вечером там будет танцевальное шоу на основе сюжета из „Рамаяны“. Вы знаете „Рамаяну“? Ну это как индонезийская история Ромео и Джульетты». Верните мне Янто, чтобы разложил все по полочкам в сказовой форме. Кстати, во время посещения Прамбанана он умудрился-таки пересказать Соне и Даше весь сюжет «Рамаяны», используя каменные рельефы на стенах храма в качестве наглядного пособия. Это вам не снисходительные отговорки вроде «Галунган — индонезийское Рождество».
С другой стороны, балийского собеседника тоже можно понять. Ведь на Бали чуть ли не каждый третий день — какой-нибудь религиозный праздник. Если станешь подробно объяснять любопытным значение каждого из них, ни на что другое времени не хватит! К тому же у большинства приезжающих сюда иностранцев, кажется, настолько плотный курортный график, что им и самим не до обстоятельных дискуссий. Йога, массаж, медитация, шопинг — надо всюду успеть. И потому Убуд, известный на Бали как центр традиционных ремесел и художественной жизни, похож на улей, где денно и нощно снуют жужжащие пчелы-мопеды и толпы белых людей мечутся между храмами, ресторанами и сувенирными лавками, пропахшими почему-то нафталином, как будто это одно из балийских благовоний. Самих балийцев в этом городе почти не видно; соотношение между приезжими и местными — десять к одному. Местные — это те, кто обслуживает экспатов, подливает им брем и арак[123]. Больше 50 процентов балийцев работают в туристическом секторе.
Вечером перед храмом богини Сарасвати дают обещанное представление: «легонг кератон», придворный яванский танец аж XII века. Правда, весь антураж (кафе «Лотус», комплексный обед с представлением на закуску) вызывает ассоциации не столько с яванским Средневековьем, сколько с экранизацией одной из книг Агаты Кристи про великого сыщика Эркюля Пуаро. Действие книги и фильма начинается на каком-нибудь экзотическом курорте, где сошедшие на берег пассажиры круизного судна растроганно смотрят красочный танец восточных кукол-неваляшек. Среди присутствующих — майор такой-то и леди такая-то, записной остряк-холостяк, экзальтированная вдова, мизантроп-энтомолог. Все они впоследствии окажутся в списке подозреваемых. За кадром звучит аккомпанемент гамелана, напоминающий металлический звон заводной игрушки.
А потом ты выходишь на улицу и, бредя поздним вечером по городку, перенаселенному белыми хипстерами, мопедами и неоном, думаешь не о яванском танце нимф, а о том, насколько все-таки дикое, странное, искусственное место этот Убуд. Здесь было бы весело задержаться на месяц-другой в либидно-неистовые двадцать с небольшим, но искать здесь — в любом возрасте! — просветления а-ля Элизабет Гилберт или пытаться познать Индонезию через призму туристического опыта на Бали… Но, возражаю я сам себе, туристу или даже экспату вообще трудно что-либо понять, не только на Бали. А в качестве натуры для беглых зарисовок это дикое и искусственное место подходит лучше многих других.
* * *
Утром, после обязательного занятия йогой (все побежали, и я побежал, еле успел к разбору ковриков и блоков), мы отправились на прогулку по рисовым чекам, салютуя пугалам в разноцветных рубахах и воздавая хвалу Деви Шри, богине риса и плодородия. Доиндуистская и доисламская богиня поистине щедра к своим чадам, не знающим, что такое сезон уборки урожая: на их благословенной земле урожай риса убирают круглый год, а заодно собирают и все остальное, что растет как бы невзначай по краям рисовых полей: кокосы, бананы, папайю, джекфрут, дуриан, мангустин, салак, маниок, батат, какао, кофе, бобы такие и сякие… Одним словом, здесь растет все. Средняя семья выращивает и употребляет по шестьдесят кило риса в месяц. Все поля орошаются по системе субак, изобретенной на Бали аж в IX веке. Словом «субак» называется и система ирригации, и община, использующая эту систему. В основе системы лежит та самая философия всеобщей гармонии «три хита карана», которая так поразила автора «Ешь, молись, люби». Три хита — это божественные силы, природа и другой человек. Со всеми ними надо жить в гармонии. Богов почитать, природу охранять, с другими людьми делиться водой для заливных полей. Звучит замечательно, а выглядит и того лучше: террасированные рисовые поля посреди первозданной природы. Где кончается земельный надел, начинается пышный тропический лес. Даже удивительно: не клочки джунглей, отвоеванные у цивилизации, а наоборот. Но дефорестация идет полным ходом, и джунглей остается все меньше. Субак не в силах бороться. По ту сторону редеющего перелеска — шикарная вилла с бассейном. На воротах висят ловцы снов. Из ворот выходит экспат, похожий на Брэда Питта. Загорелый голый торс, длинные русые волосы, забранные в пучок, щетина. Весь его вид говорит о том, что он тут не новичок, освоился и погрузился, чувствует себя старожилом и хозяином ситуации. За виллой — англоязычная школа и центр экспатской общины (новый «субак»). На перегородке из плетеного бамбука вывешен бюллетень «Board Games Club», а чуть дальше находится загадочное заведение под названием «Empathy College». Интересно, кто учится в этом колледже и кто спроектировал его здание, выглядящее точь-в-точь как дома-корабли Таны-Тораджи? Известно, кто: хипстеры. Почему они так полюбили Бали? Причин много: прекрасный климат, лайтовая экзотика, легкая процедура для получения вида на жительство, покладистое местное население, отсутствие тех утомительно-опасных моментов, которые есть, например, в Индии. Здесь созданы идеальные условия для экспатов, их обслуживают и развлекают. Нечто среднее между курортом с колониальным душком и нью-эйджерским культом.
Небогатые люди из Австралии и Западной Европы оказываются вполне зажиточными по сравнению с местным населением. Но они нищеброды по сравнению с другой породой экспатов: вон там — шикарная вилла за высоченным забором. «Там живут русские», — сообщают нам заговорщицким шепотом. Не айтишники, что понаехали сюда в последние годы, а original gangstas из лихих 90‐х, променявшие Рублевку
