Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.
– Вот, господа, порядок исполнения моего плана, – объявил Невельской офицерам. – Я полагаю, что если при этом ни в каком случае не терять нити глубин, по которой шел лейтенант Казакевич, то мы сможем одним выстрелом убить двух зайцев: проложить судоходный путь для входа в Амур кораблей и выхода обратно к морю, а может быть, и «несуществующему» Татарскому проливу, – и хмурое, изборожденное морщинами, покрытое мелкими рябинками лицо Невельского осветилось широкой радостной улыбкой. – Что бы ни случилось дальше, вход в Амур с севера оказался доступным для судов, и надо думать, что он не единственный. С богом!
Во главе с самим Невельским в поход двинулись шлюпки: шестерка, четверка и вельбот, с командирами на них – Поповым, Гейсмаром и Гроте. Поход не из легких: штормовые ветры заставляли чуть не вплотную прижиматься к берегам, десятки раз садиться на мель, сниматься, стоя по грудь в воде, и возвращаться обратно, чтобы ухватить упущенную нить глубин.
Шквалы рвали в клочья и без того уже рваные паруса и опрокидывали крохотные скорлупки. Дожди промочили насквозь платье; паруса стали мокрыми от шквальных дождей и туманов. Сухари заплесневели уже на четвертый день, провизия, особенно крупа, мука, макароны, превратилась в сплошной ком липкой противной массы. Промеры выматывали силы, а отдыхать было некогда и негде. Но тяжелые весла без перерыва сменялись набухшими водой мокрыми парусами, паруса сменялись снова тяжелыми веслами – поход продолжался.
Туман либо скрывал лодки друг от друга, либо сбивал их в кучу, нарушая строгую последовательность промеров. Руки как у матросов, так и у офицеров покрылись кровавыми мозолями и кровоподтеками, исчерченная по всем направлениям глубокими трещинами и ссадинами кожа потеряла эластичность, лопалась или шелушилась. От соленой воды образовались кровоточащие язвы.
И тем не менее участники похода не теряли бодрости – работа ладилась, и записные книжки покрывались рядами промеров глубин. Особенно радовали столбцы фарватера Амура, покрытые двузначными цифрами сажен, превышавшими нужные для плавания морских судов глубины в несколько раз.
Собираясь иногда вместе на ночевки и обсушиваясь у костра, неунывающая компания офицеров цитировала наизусть нелепости доклада Нессельроде о непригодности устья Амура для судоходства и сочиняла по этому поводу неприличные частушки, заражая своим задорным настроением и матросов. Частушки заливисто оглашали пустынные берега, и бесстыдное эхо четко и громко повторяло нескромные слова. Под пение легче было бросать лот и орудовать длинными шестами.
– Тсс! Господа офицеры! – как-то при свете ярко разгоревшегося костра неожиданно вскрикнул Невельской и сделал вид, что прислушивается.
Все застыли.
– Слышите? – крикнул он в сторону поющих матросов. – Не дышать...
– Ничего не слышим, – зашептали офицеры, тоже прислушиваясь.
– И я тоже, – серьезно заявил Невельской, – но я рассчитывал услышать бряцание оружием тех четырех тысяч маньчжур, которые день и ночь стерегут вход в Амур!
– Ха-ха-ха! – смеялись офицеры.
– Подкиньте, ребята, свеженьких сучьев сюда! Может, на огонь пожалуют!
Но маньчжуры не жаловали...
– Здесь мы построим крепость, – ни с того ни с сего однажды показал рукой Невельской на глубоко вдавшийся в реку полуостров, – она будет запирать вход в Амур с моря.
Этим он выдал свои сокровенные мечты: он не только исследовал, но и мысленно решительно закреплялся в этих местах, – он их занимал и собирался защищать.
Приближались к широте, до которой доходил Бротон. Перешеек все еще не появлялся, но проход между берегом и Сахалином постепенно суживался и мелел. И опять настроение упало. Шлюпки уже подходили к широте, до которой добрался Бротон, так что перешеек, если бы он существовал, представлял бы только узенькую полоску земли. Узенькую, однако превращавшую остров в полуостров.
Это случилось 22 июля 1849 года. Проход сузился до четырех миль. Хорошо был виден унылый и пустынный берег Сахалина с выступавшим далеко вперед низменным мысом, к которому ровной дугой стремилась с обеих сторон линия берега.
– Вот вам!
Попов встал и выразительно очертил по воздуху полукруг открывшегося залива и недовольно пожал плечами. Невельской кивнул головой: «Вижу», – и тоже пожал плечами, не сводя, однако, глаз с мыса. И вдруг нервно вскочил и закричал во всю силу легких, топая ногами и приседая, как бы помогая ходу шлюпки:
– Навались! Еще! Еще!
Вершина мыса на глазах стала отделяться от другой половинки, и, раздвигаясь, обе части дуги поползли в стороны.
– Навались, черти! Навались! – кричали сзади почти одновременно Гревенс и Гроте. Со стороны показалось, что дан старт для какого-то безумного состязания – лодки стремились в открывшуюся щель.
– Ура! – кричали люди на всех шлюпках.
– Ура! – бросали вверх шапки офицеры.
Перед изумленной командой открылся глубокий пролив в четыре мили шириной: на несколько миль вперед видны были оба берега пролива.
– Ура! Остров! – кричал Невельской.
– Ого-го! Остров! – кричали со всех лодок.
Высадились на берег.
– Шампанского! – требовали сиплыми, простуженными тенорками Гревенс и Гроте.
– Шампанского! – требовал басом Попов и тут же устроил чехарду, в которой приняли участие и забывшие об усталости матросы.
Со стороны можно было подумать, что на берег высадились два десятка бежавших из больницы бесноватых, не знающих, что с собою делать. Смотреть, однако, на них было некому.
– Все запасы сюда! – распорядился Невельской.
Разостлали брезент, разложили всю провизию. Увы, шампанского не оказалось. Досталось только по две чарки водки.
Радостно было смотреть на развевающиеся русские флаги!
– Господин капитан, – тихонько доложил стоявшему в стороне Невельскому поручик Попов. – Продовольствие сильно подмочено.
– А мы будем есть мокрым и соленым, – бесшабашным тоном ответил Невельской и махнул рукой.
– Его хватит еще только на пять дней.
– А мы слопаем в один! Ну вас к черту! Съедим, и все тут.
Он присел на край вытащенной на берег шлюпки и достал из бокового кармана затрепанную записную книжку.
– Ребята! – обратился Невельской к матросам. – Все ли вы хорошо видите пролив? Можно донести об этом в Петербург?
– Видим все, ваше высокоблагородие, – заговорили матросы. – Доноси!
– Ну вот, а что, если там дальше окажется перемычка и пролив тут же оканчивается?
– Не может быть, – возражали матросы.
– А вот и нет, может оказаться. Чтобы знать наверняка, надо пройти вперед еще миль десять, до того места, до которого с юга доходил по воде английский капитан Бротон. Вот когда дойдем до этого места, тогда можно и доносить.
