Джереми Паксман - Англия: Портрет народа
Протестовали в каменноугольных копях и на Уайтхолле, против длинных волос и против коротких, за право праздновать День летнего солнцестояния, против экспорта живых животных и против импорта новых технологий, за признание профсоюзов, за право ездить на украденных машинах, из-за того, что уличным бандам нравится драться, потому что они столкнулись с другой бандой футбольных болельщиков, и так далее. Продовольственных бунтов, обычных для XVIII века, больше нет, однако нападения на хлопкопрядильные заводы в XVIII веке, сопротивление «капитана Свинга» использованию машин и дешевой рабочей силы в 1830-х годах связаны одной нитью с протестами против введения Рупертом Мердоком новых способов печати в Уоппинге в 1980-х. Читая этот перечень, можно представить себе, какой ужас и презрение испытывают англичане, глядя через Канал и видя, как слабовольные французские правительства, не желающие бросить вызов протестующим, мирятся с массовым неповиновением, открытым несоблюдением закона и народными восстаниями. Разница между двумя странами в том, что если во Франции массовые протесты — принятая, предполагаемая часть политического процесса, то уличные бесчинства в Англии реже имеют отношение к политике и чаще являются следствием внутренней готовности обмениваться тумаками. Попробуйте выйти на улицу после наступления темноты в половине городов по всей стране, где проводятся ярмарки, и вы увидите, что небольшая стычка между пьяными молодыми мужчинами и женщинами — такая же непременная составляющая доброй субботней вечеринки, как кебаб или карри. «Без драки и праздник не праздник».
Конечно, определенное отношение к этому имеет пристрастие англичан к алкоголю. Не знаю, есть ли другие крупные европейские города, кроме Манчестера или Ливерпуля, где путешественник садится на железнодорожном вокзале в такси, в котором водитель для своей же собственной безопасности отделен от пассажиров проволочной сеткой, а надпись в машине предупреждает, что «при рвоте, вызванной алкогольным опьянением, взимается дополнительная плата в размере 20 фунтов»?
Так ведется уже не одно столетие. Говорят, перед битвой при Гастингсе норманны провели ночь за молитвой, а воины короля Гарольда пьянствовали. Картину полупьяной нации дополняют средневековые поговорки: по одной из них, «овернец поёт, бретонец пишет, а англичанин пьёт». В другой: «норманн поет, немец наедается, англичанин надирается». Вильям Мальмсберийский (ок. 1095–1143) отмечает в «Хронике королей Англии», что во время норманнского завоевания «питие в особенности было упражнение повсеместное, и в занятии сим проводили целые ночи, равно как и дни… Ели, по обыкновению, до отвала и пили до блевоты». Королю Иоанну Безземельному, прибывшему в июле 1201 года с визитом к королю Франции в Фонтенбло, предоставили в распоряжение весь дворец. После его отъезда анонимный историк отметил, что «король Франции и люди его немало потешались меж собой над людьми короля английского, которые выпили все плохие вина, а все добрые оставили». В1362 году архиепископ Кентерберийский сетовал, что при малейшей возможности англичане надираются до одурения и потому по религиозным праздникам «таверну почитают более, чем церковь, обжорство и пьянство встречаются чаще, чем слезы и молитвы, люди больше заняты распутством и бесчинством, а не проведением досуга в созерцании».
Иногда кажется, что, если страну предоставить самой себе, каждый уик-энд люди будут пребывать пьяными. В начале XVIII века дешевого джина и других спиртных напитков было так много, что общество, казалось, может просто лопнуть: в 1742 году население, составлявшее одну десятую часть сегодняшнего, осушило 19 миллионов галлонов джина промышленной крепости — в десять раз больше, чем мы выпиваем сегодня. Подходящее отражение этого феномена — симпатичный безобидный персонаж Г. К. Честертона, «покачивающийся английский пьянчужка, от которого и пошли неровные английские дороги». А вот иные времена: англичане напиваются мрачно, тупо. Яркое описание лондонского паба дает Достоевский: «Все пьяно, но без веселья, а мрачно, тяжело, и все как-то странно молчаливо. Только иногда ругательства и кровавые потасовки нарушают эту подозрительную и грустно действующую на вас молчаливость. Все это поскорей торопится напиться до потери сознания… Жены не отстают от мужей и напиваются вместе с мужьями; дети бегают и ползают между ними».
В феврале 1915 года тогдашний канцлер казначейства Ллойд Джордж сообщил жителям Бангора, что «пьянство наносит нам больший урон на войне, чем все германские субмарины, вместе взятые». А депутация кораблестроителей, приехавших просить правительство ввести сухой закон в целях повышения производства, услышала от него, что «мы ведем войну с Германией, Австрией и пьянством; и, насколько я понимаю, пьянство для нас — величайший из всех этих трех смертельных врагов».
Попытки британского правительства решить эту проблему, помимо других мер, через жесткое ограничение часов работы пабов и запрещение продажи алкоголя навынос, дали желаемые результаты. Снизилось число осужденных за пьянство, и поколения два-три вроде бы ограничивали себя в потреблении крепких напитков. По утверждению «Масс обзервейшн», в 1930-е годы многие мужчины в пабах Болтона пили по полпинты. Лишения Второй мировой войны приучили еще одно поколение молодежи относиться к выпивке сдержанно, и на самом деле лишь в 1970-х годах возросшее благосостояние и падение родительского авторитета позволило многим англичанам вернуться к тому, как вели себя их предки. К 1990-м годам следующее поколение уже сочетало удовольствие от выпивки с широко распространившимся употреблением наркотиков.
Англичане потребляют не намного больше алкоголя, чем другие народы Европы, поэтому, должно быть, это пьянство как-то связано с тем, как они пьют. Как сказал мне однажды Джордж Стайнер, «Сартра не встретишь в английском кафе по двум причинам. А: Нет Сартра. Б: Нет кафе». И он прав. Падение британской имперской мощи не сопровождалось таким взрывом творческой мысли, как в Вене в последние дни империи Габсбургов — Фрейд, Брамс, Малер, Климт и остальные, — и, возможно, отчасти это можно объяснить отсутствием золотой молодежи и элиты, то есть «кафейного круга». Марксизм, до того как прийти к власти, был явлением, встречавшимся лишь в кафе. От Лиссабона до Санкт-Петербурга можно зайти в кафе и заказать бокал вина или сидеть часами за одной чашечкой кофе. В кафе происходит смешение поколений и полов, и время проходит незаметно. Пабы же, наоборот, заведения для взрослых мужчин, там подают крепкие напитки, и все происходит как-то быстрее. В пабы не ходят, чтобы заняться чем-то в одиночку, например почитать газету (обычное явление в европейских кафе) или, никому не мешая, пошевелить мозгами за игрой в шахматы. Паб для того, чтобы пить.
