Владимир Санин - Большой пожар
Ненадолго прерву повествование, чтобы поделиться одним размышлением.
Эти двое оказали своим товарищам чрезвычайно плхую услугу.
Когда в изолированном помещении оказываются совершенно не готовые к экстремальной ситуации люди, нет ничего легче, чем посеять среди них панику – с непредсказуемыми последствиями. Цепная реакция страха! Вот два хрестоматийнйх подлинных эпизода, о которых нам рассказывали еще в училище. Однажды в кинотеатре от одного такого панического выкрика «Пожар!» погибли десятки людей, когда зрители, давя друг друга, кинулись к закрытым дверям, а в другом, совершенно аналогичном случае, администратор вышел на сцену и спокойно, даже с юмором, объявил, что из-за неисправности аппаратуры сеанс отменяется, и зрители, за исключением тех, кто проник в зал зайцем, могут возвратить билеты в кассу и получить свои деньги обратно. И зрители, поругивая «сапожников», обычным порядком вышли на улицу и лишь там увидели, что фойе и крыша кинотеатра горят, а со всех сторон подъезжают пожарные машины.
Страшная штука – паника. На пожарах она бывает особенно страшна тогда, когда пути эвакуации отрезаны и толпа рвется к выходу, которого нет.
– Это Баринов, – сообщил Нине Ивановне Сергей Антоныч. – Горлодер, подхалим и редкая скотина!
– Сергей Антоныч, – с упреком сказал Ковальчук, – почему одного Баринова отмечаете? Я бы на месте Вити Курова на вас обиделся, он ведь тоже забыл свою Татьяну. Да, вы же этого не видели! Когда нас вывели на улицу и Витя с радостным воем бросился Татьяну обнимать, она влепила ему такую пощечину, что даже у нас в ушах зазвенело. А пожарный, который нас выводил, совсем еще пацан, очень Татьяну похвалил: «Браво, красотка, народ требует „бис“!
– Не говорил я красотка, – возразил Уленшпигель,– я ее малюткой назвал. Мы с ней по дороге познакомились, она вся извелась – так мечтала, поскорее любимого мужа увидеть, вознаградить за любовь и преданность.
– А вот Баринову повезло, – припомнил Ковальчук, – у его Светланы на оплеуху сил не осталось, только всего и сказала: «Боже, какой ты негодяй!» Ладно, наплевать и забыть, продолжай, Толя.
– Наплевать – это верно, а вот забыть… – проговорила Ольга, занося в тетрадку свои крючки. – Анатолий, вы остановились…
– …на исчезновении этой парочки *, – закончил Аничкин. – Кроме нас, институтских, за несколькими столиками сидели «аутсайдеры», не имевшие к нам отношения посетители; всего в ресторане было человек сто восемьдесят или чуть больше.
(Дальнейшая судьба двух «отважных разведчиков» сложилась так. Бросив на произвол судьбы столь любимого ими юбяляра, товарищей и обеих жен, они спустились вниэ на последнем лифте, поздравили друг друга с чудесным спасением и, смутно чувствуя, что в моральном плане выглядят не лучшим образом, стали изображать бурную деятельность: давали советы пожарным (пока те не выставили их за оцепление), звонили в 01, в различные и нисколько в этом не нуждавшиеся городские инстанции и т. д. Увы, это не спасло их от пренеприятнейших разговоров и дома и в кабинете директора. Что касается жен, то они в конце концов их простили – и детей жалко, и женское сердце отходчиво. Но Арбуз был неумолим. «В боевой обстановке я бы отдал вас обоих под трибунал, – заявил он. – Нынче и обстановка и времена другие, простимся по-хорошему, но с одним условием: не оправдываться и на бить на жалость! Иначе будем прощаться по-плохому».
Баринов подал заявление «по собственному желанию», а Курову срочно созванное профсоюзное собрание откаэало в доверии (прим. Нестерова-младшего)).
– Сто пятьдесят семь клиентов, – уточнил Вадим Петрович, – плюс двенадцать официантов, восемь музыкантов и кассирша на двадцатом этаже.
– Итого сто семьдесят восемь душ, – быстро подсчитал Аничкин. – И в каждую из них вопль «Пожар!» вонзился, как кинжал. «Где пожар? Какой пожар? Горим!..»
В зависимости от темперамента, быстроты соображения, порядочности, чувства долга и других параметров, – продолжил он, – я бы разделил сто семьдесят восемь душ на три группы: одни мгновенно превратились в толпу и бросились к дверям, вторые охотно последовали бы примеру первых, но, скованные ужасом, примерзли к своим стульям, а третьи – их было меньшинство – стали пытаться вносить в этот хаос разумный элемент. Саша, ты ближе к дверям сидел, добавляй.
– Классификация условная, но, в общем, справедливая, – согласился Ковальчук. – Не знаю, как бы все сложилось, если бы Баринов и Куров не подняли паники, но думаю, что мы успели бы поставить у двери кордон. А так туда рванулось человек тридцать-сорок, возникла куча мала, давка, Алевтине Павловне из вычислительного отдела вывихнули руку, кое-кому сильно помяли ребра… И вдруг те, кто успел проскочить к лифтам, рванули обратно, а за ними – клубы дыма, да такого омерзительного…
– Мы уже думали, что за дымом пойдет огонь, – продолжил Аничкин, – но, к счастью, ошиблись. Потом, когда в институте выступал Чепурин, мы узнали, что в аэродинамической трубе, каковую представляет собой высотка, дым распространяется вертикально со скоростью восемь метров секунду, огню не так просто его догнать. Но тогда нас не столько интересовал механизм распространения дыма, сколько его количество и поразительно гнусный запах. Именно тогда, когда вместе с толпой, рванувшейся обратно, в зал хлынул дым, и началось светопреставление. По какому-то свойству памяти запечатлелись совершенно ненужные и несущественные детали, которые, однако, производили впечатление, да еще какое! Так, напротив меня вдруг завизжала дама, фамилии которой я вам не назову, поскольку она является членом учевого совета..
– …и единственной в нем дамой, – уточнил Сергей Антоныч. – Плохи твои дела, Аничкин, проболтался, черВЫЙ шар от Беркутовой обеспечен.
– Предусмотрено, – отпарировал Аничкин. – Если Ольга и напечатает свой опус, то после моей защиты!.. Этот визг мощностью в один миллион децибелов, заразительный, как кухонная склока, был подхвачен другими слабонервными особами, а грохот стульев и падающей посуды, крики и ругань, стоны пострадавших да еще напавший на всех кашель, будто мы одновременно подхватили коклюш, да еще слезы из глаз от едкого дыма – все это создавало такое впечатление, будто мир взбесился и идет ко всем чертям и нет такой силы, которая вернула бы его в прежнее состояние… Такая сила нашлась, но об этом чуть позже, сначала еще об одной незначительной детали. Во время этого бедлама я, неспособный еще к активным действиям, с растущим интересом и сочувствием наблюдал за попытками одного официанта удержать на вытянутых руках загруженный снедью поднос. Мне почему-то казалось, что этот парень чувствует себя не совсем уютно. Стоя на одной ноге (другую ему, видимо, отдавили), он то взывал к совести клиентов, которые носились вокруг него, как ракеты, то осыпал их проклятьями; его лицо, как должна написать Ольга, было искажено страданием и мукой невыразимой, он знал, что обречен, что рано или поздно его снесут, но профессиональная гордость заставляла держаться до конца. Когда я встал, чтобы ему помочь, меня пребольно толкнули в спину, я полетел, боднул его головой в живот, и бедняга, подломившись, тут же рухнул вместе со своим подносом.
