Александр Елисеев - В долине Иордана
Кто былъ на Востокѣ, тотъ знаетъ что такое бакшишъ, это растяжимое до безконечности слово. Отъ нѣсколькихъ пиричекъ (мелкая монета) онъ можетъ доходить до милліоновъ рублей, смотря по положенію и условіямъ дающаго и получающаго бакшишъ. Подачка нищему, бакшишъ, можетъ быть полкопѣйки, тогда какъ бакшишъ султана пашѣ уже равняется тысячамъ лиръ, а бакшишъ хедива повелителю правовѣрныхъ измѣряется милліонами золотыхъ. При одномъ словѣ, даже намекѣ на бакшишъ, я понялъ къ чему ведетъ хитросплетенную рѣчь нашъ ночной посѣтитель. Не отрицая вовсе возможности подвергнуться нападенію за-іорданскихъ Бедуиновъ, которые часто переходятъ въ бродъ рѣку чтобы напасть на поклонниковъ и туристовъ, я усомнился невольно въ значеніи услуги которую навязалъ намъ Абу-Салехъ.
— Московъ аскеръ (русскій солдатъ) не боится Арабовъ, велѣлъ я передать своему гостю. — Для врага есть пули и сабли, какъ для друга — чашка кофе и трубка добраго табаку. Когда христіанинъ приходитъ какъ хаджа (покловникъ) на берега священной рѣки, онъ приходитъ молитсься, а не воевать и если Абу-Салехъ говоритъ правду, онъ увидитъ что самъ Аллахъ накажетъ тѣхъ кто мѣшаетъ молиться.
Мои слова непріятно подѣйствовали на Араба, который понялъ что его уловка не удалась, но надежда сорвать бакшишъ была слишкомъ велика, и онъ пытался увѣрять въ своей лжи, хотя самое лицо его изобличало лукавую рѣчь.
— Московъ храбръ, о томъ знаютъ Арабы, но онъ одинъ, а ночь темна; твой огонь идетъ высоко къ небу, и глазъ Бедуина видитъ его издали. Абу-Салехъ сказалъ все, онъ теперь покинетъ костеръ своихъ друзей. Кейсбахтъ (доброй ночи)!
Проговоривъ скороговоркой эти слова, Абу-Салехъ приподнялся, оправилъ свое ружье, осмотрѣлъ его кремни, и приложивъ руку ко лбу въ знакъ своего почтенія, медленно какъ тѣнь удалился въ кусты въ ту же сторону откуда и пришелъ.
До сихъ поръ спокойно бившееся у меня сердце теперь стало биться усиленнѣе, и темное подозрѣніе пало какъ-то сразу на мою душу. Зачѣмъ приходилъ Абу-Салехъ, зачѣмъ предупреждалъ и зачѣмъ удалился? Не говорилъ-ли онъ правду? Не въ заговорѣ ли онъ съ Бедуинами за-Іорданья? Что будетъ съ нами и что предпринять? Всѣ эти вопросы какъ-то неотвязно лѣзли въ голову, привода въ хаотическій безпорядокъ мысли такъ мирно и спокойно настроенныя прекрасною ночью. Если есть хотя доля правды въ словахъ Абу-Салеха, если хотя двое или трое Бедуиновъ собираются или соберутся напасть на насъ пользуясь тишиной ночи и покровомъ густой заросли іорданскихъ лѣсовъ, то положеніе наше не лучше чѣмъ запертыхъ облавой звѣрей, которыхъ собираются травить. Молча другъ на друга глядѣли мы съ Османомъ, не зная что предпринять, но чувствуя что мы не можемъ оставаться при прежнемъ рѣшеніи провести ночь надъ обрывомъ священной рѣки. Какъ-то невольно глаза наши устремлялись въ ту сторону откуда вышелъ и куда скрылся таинственный Абу-Салехъ, словно ожидая нападенія невидимыхъ враговъ. Костеръ нашъ началъ потухать, но у насъ не было охоты поддерживать его снова; намъ казалось теперь что лучше загасить его совсѣмъ чтобы въ самомъ дѣлѣ не служить приманкой такимъ проходимцамъ какъ только-что покинувшій насъ ночной посѣтитель, Абу-Салехъ.
Мой Османъ не былъ трусомъ на полѣ битвы, что доказываетъ медаль полученная имъ за экспедицію въ Іеменъ, но онъ боялся ночи, боялся ея призраковъ; все таинственное пугало его: мой утренній эпизодъ, кое-какіе разказы монаховъ и наконецъ странное появленіе Абу-Салеха разстроило окончательно моего каваса, и онъ не довѣрялъ самому себѣ. Вся фигура его выражала растерянность. Десять разъ онъ поправлялъ свои пистолеты, осматривалъ тупую саблю, къ чему-то продувалъ заряженное уже два дня ружье и вообще своимъ видомъ производилъ мрачное впечатлѣніе и на своего господина.
Пока мы сидѣли въ недоумѣніи, въ какой-нибудь полуверстѣ отъ насъ раздался выстрѣлъ; длинный, протяжный какъ ударъ бича, онъ перекатился раза два-три въ лѣсной чащѣ и замеръ на той сторонѣ Іордана. Я вздрогнулъ невольно, Османъ тоже; обоимъ намъ стало такъ жутко какъ предъ боемъ въ виду невидимаго врага подкрадывающагося къ намъ.
— Бѣжимъ скорѣе отсюда, господинъ! скорѣе зашепталъ чѣмъ заговорилъ мой кавасъ;— Бедуины пустыни недалеко, намъ уже не уйти отъ нихъ. Ружья ихъ быть-можетъ смотрятъ на насъ изъ чащи.
Сердце забилось у меня какъ-то неровно при этихъ словахъ Османа; мнѣ показалось что я слышу шорохъ таинственныхъ враговъ и вижу дула ихъ ружей направленнвхъ прямо на насъ. Между тѣмъ оторопѣвшій кавасъ собиралъ кое-какіе пожитки наши, разбросанные на становищѣ, и сѣдлалъ коней, повидимому не особенно расположенныхъ идти впередъ вмѣсто того чтобы проваляться на душистой травѣ.
Прошло еще нѣсколько минутъ, длинныхъ, тяжелыхъ, отчаянно скучныхъ… Кругомъ все было тихо, и какъ ни прислушивалось мое настороженное ухо, оно не могло ничего услыхать. Звуки лѣса и ночнаго покоя не нарушали ночной тишины; только сердце стучало какъ-то сильнѣе, да шакалы стонали чаще и тоскливѣе. Далеко за рѣкой гдѣ-то засвисталъ восточный соловей, и его малиновыя трели понеслись по долинѣ Эль-Гора; «запахъ розы съ пѣсней соловья несетъ съ собою счастливыя ночи, ядъ измѣны и коварная пуля таятся тоже во мракѣ ночей; пестрый олеандръ открылъ для поцѣлуя зефировъ (ниссимо) свои ароматныя губки, звуки лобзанія слышатся въ листвѣ, сѣрый буль-буль (соловей) поеть о любви, пылая страстью, стрекочетъ цикада… Тутъ же рядомъ крадется злодѣй, острый кинжалъ пьетъ кровь намѣченной жертвы, горькій ядъ мертвитъ тѣло, а свинцовая пуля ищетъ сердца чтобъ его поразить…»
Невольно мнѣ припомнилась теперь когда-то слышанная пѣсня Гафиза, невольно я отдался впечатлѣнію охватившему уже давно моего проводника. Врагъ могъ быть уже недалеко около насъ… Я весь превратился въ слухъ и зрѣніе, стараясь изъ звуковъ лѣсной чащи выдѣлить шорохъ ползущаго врага. и напрягалъ все свое зрѣніе чтобы пронизать темную стѣну зелени окружавшую насъ.
Наконецъ мы собрались и тронулись въ путь, убѣгая предъ невидимымъ и неосязаемымъ врагомъ. Кони медленно ступали и еле пробирались по тропинкѣ въ густой поросли, поминутно зацѣпляясь и путаясь въ ней. Мягкіе звуки ихъ копытъ казались намъ громкими какъ выстрѣлы, а легкое пофыркиваніе — криками способными привлечь врага. Не отдавая себѣ вполнѣ отчета во всемъ происходившемъ вокругъ, я ѣхалъ позади Османа торопившагося впередъ, повторяя всѣ крюки и завороты которые продѣлывалъ его привычный бѣгунъ. Невесело у меня было на душѣ, но досада брала верхъ надъ осторожностью, и мнѣ казалось подлою трусостью бѣжать поддаваясь страху проводника и не видя въ глаза опасности.
