Книга про Иваново (город incognito) - Дмитрий Фалеев
Возможно, он чувствовал себя не на своем месте.
А в детстве – лет шесть или пять ему было, еще до школы, – ему снился сон, который повторялся множество раз с незначительными вариациями: какая-то свадьба, и он в кругу гостей. Приглашенные – все в черных или серых одеяниях, лиц не разглядишь. Они толкутся на месте и гадают, кто жених, ищут жениха. Кто невеста – непонятно, но только известно, что колдунья, ведьма. И тут выясняется, что жених – это он.
Начинается долгая ночная погоня, немая травля.
Своей суженой он не видит, но уже понимает, что она его узнала и просто так не отпустит. Он пытается убежать, но кошмарное наваждение преследует его, как привязанное глазами и откуда-то сверху.
Слишком много углов!
Подворотни пустынны, трамваи лязгают…
Он впрыгивает в вагон, двери смыкаются, и трамвай дребезжит, пошатываясь на рельсах, но в кабине нет водителя, а вместо кондуктора, разумеется, она – поднимает голову с алой улыбкой…
Слава богу, остановка!
Захлебываясь от страха, он вываливается из трамвая и пускается наутек по убегающим улицам, как загнанное животное, скользит по дворам, перепрыгивает перекрестки, но она настигает – он уже чувствует ледяное дыхание у себя на затылке.
Куда ни поверни!
И вот они на площади – лобное место, там плаха какая-то, мостовая, брусчатка (видимо, отпечаток недавней поездки с родителями в Москву, на Красную площадь – так ярко запомнилось), и тут он разворачивается, а в руке его… топор! – подобрал? нашел? – неожиданно, но вовремя!
И откуда-то он знает – во сне все знание обретается сразу, с бухты-барахты: или знаешь, или нет, – есть единственный способ, как ведьму убрать, и он отрубает колдунье руку – отсекает ей кисть, а потом продолжает нарезать, как рулет или скалку колбасы, примерно по локоть, ударяя топором и отделяя ломтями. Почему-то запомнилось: плоть – без костей и действительно свернута наподобие рулета.
Потом сон заблудился, затерялся в других, канул на дно, лишь по временам позволяя напомнить о своем существовании, отдаленно аукнуться, отражаясь в некоторых реальных событиях, произошедших с Гошей, вернее с Олегом: я есть, я был, – и это был голос опасный и вкрадчивый, звучал он беззвучно – ласковый и страшный, манящий, как сеть, которую сплели мойры.
И вот в этот невод…
«Со мной кто-то играет, – думал Олег. – Как кошка с мышью. И у этого игрока – острые когти».
Он и женился, вероятнее всего, чтобы не бояться, отсрочить судьбу – как вещий Олег, отправивший в ссылку любимого коня за предсказание волхвов, что именно конь принесет ему гибель.
Девчонка была ладная, смешливая, скромная, сообразительная, хотя ума и невеликого, – с черными глазами, в которых зрачки не отличались от радужки, кокетливой мимикой, чуткими реакциями и несколько вздорным, но по-своему терпеливым и обаятельным характером. «Ну и пусть черный глаз, – рассуждал Олег. – Ведьму характеризует неподвижность взгляда».
Двумя месяцами позже, полувыскользнув из-под одеяла, она по обыкновению плела милый вздор, прижимаясь к нему, и вдруг чем-то смутилась.
– Ты что?
– Ничего. Интересно, о чем ты думаешь, – именно сказала, а не спросила.
Он впервые почувствовал ее недоверие.
– Не знаю, ни о чем.
– У тебя неподвижные глаза.
– Да? – И Олег торопливо зацеловывал, отвлекал, затаптывал эти коварные ростки, пробивающиеся наружу и в укромности их кровати. У него получалось. Он любил ее гладить (часами гладил), обнимал, целовал ее стройную фигурку: коренастую, гибкую, – плечики, бровки, уголки рта, все ее тело. Друзья подтрунивали – попалась рыбка, но и наживка хороша. У него даже появились трудовая книжка, кошелек и зонт (раньше деньги – по карманам, а дождь – без разницы).
Он стал проще и сердечнее, с виду заботливее и внимательнее к людям, но совсем не оттого, что сильно переменился, – карась дремал. А где же была щука?
Она, уверенная в неизбежности событий, дремотно плавала пока где-то в стороне, ни плеском воды, ни сквозною тенью в полосатой, колеблющейся массе водорослей не давая себя знать.
И карась заскучал – впервые в жизни ему сделалось хорошо и скучно, он чувствовал себя неуклюжим и разомлевшим, распаренным и нерасторопным в своем новом комфорте, обступившем его и связавшем, как плющ, обвивающий статую.
У него появилась неожиданная потребность отдыхать от жены – сказывался: работаю, встреча с друзьями, навестить маму, – а сам в это время уходил в леса (они жили на обочине, окраине города) и ни о чем не мечтал, не желал ничего изменить, а просто оказывался один и набирался спокойствия и силы, гуляя по лесу. Он не понимал, откуда что берется, почему здесь приходят к нему эти токи – буквально из воздуха, – но плечи распрямлялись, он вдохновлялся, чувствовал себя спокойным и свободным; и именно такой он хотел бы видеть рядом с собой свою женщину – спокойной и свободной.
Пару раз он попробовал привести сюда жену, но она фотографировала и радовалась лесу, как каникулам, пикнику, их совместному выходному, – не понимала.
Олег загуливался дотемна, не зная, как объясниться, да и стоит ли объяснять – жена не слышала в нем эти ноты, у нее, вероятно, были свои, которые он не слышал, и поэтому случалось, что она плакала, а он терпеливым, убаюкивающим голосом повторял ей песенку: «Кто у нас хорошая? Кто у нас пригожая?» – и она улыбалась, не размыкая губ, с заплаканными щечками, и какое-то время все шло хорошо, но он снова уходил и не спешил возвращаться. Лес для него стал заколдованным кругом.
Как бы он хотел подарить ей этот лес, быть там с ней вдвоем, – это было бы счастье, от которого он запел бы полной грудью на заре, но этого не было. Олег пытался отмахнуться – пусть какие-то вещи она в нем не понимает, он тоже согласен в ней что-то не понимать, – но выдержать такую прозрачность позиции оказалось труднее, чем ожидалось. Все-таки прекраснодушие – обманчивое понятие, оно нас дурит в отличие от совести, которая грызет. Только совесть ли это? Тоска, одиночество, не с кем говорить – откуда бы взяться таким настроениям, – беспричинно, беспочвенно; кто их подсказывает? Карась задумался: сны – это морок, пусть их разгадывает кто-то другой.
На горизонте нарисовалась коллега – эффектная блондинка-кадровичка с ногами римской скульптуры, прямой осанкой и обманчиво суховатыми (от скрытого тщеславия?) интеллигентными манерами – и с каким-то шелестящим, чопорным голоском, вдруг ставшая интересной, спустя два года знакомства, пока только здоровались, ну болтали ни о чем, и вдруг завязалось. Разговор их прорастал изо дня в день тонкими жилками,
