Майкл Пэйлин - От полюса до полюса
Вестерн-дип. Две с половиной мили под землей
Нас принимают быстро и эффективно — как пациентов в дорогом частном госпитале, и препровождают в приемную, где угощают кофе и печеньем под строгими и чистыми взорами директоров Anglo-American, чьи фотографии в рамках являются единственным украшением комнат. Далее нас проводят в раздевалку, где каждый предмет нашей одежды заменяют на фирменный, и через какие-то минуты мы появляемся в белых комбинезонах, защитных касках и резиновых сапогах в качестве гостей Западного Глубокого.
Когда нас снабжают наголовными фонарями и батареями к ним, начинается длинное и, вне сомнения, ритуальное повествование Мартина де Бирса, солидного и усатого, — в стиле крикетистов Южного полушария.
Рудник Deep Mine присутствует в Книге рекордов Гиннесса как место самого глубокого проникновения человека в земную кору: глубина его — 3773 м, то есть почти две с половиной мили. Очень скоро этот результат будет превзойден новым стволом, который опустится ниже 4000-метровой отметки. В честь рудника выпущена тридцатицентовая почтовая марка, отмечающая его как одно из высших достижений южноафриканской науки и техники после 1961 г., наряду с пересадками сердца Кристианом Барнардом и устройством для использования энергии волн. В любой момент времени в шахте работают 7000 человек, чтобы спустить всех вниз, необходимо потратить четыре часа. В качестве рабочей силы на семьдесят два процента используются мигранты, в большинстве своем из Сискея и Транскея (двух псевдогосударств, созданных в годы апартеида, чтобы поощрить банту к самостоятельному развитию), а также из Мозамбика. «Очень спокойные люди, единственный народ, который легко уживается со всеми другими племенами», — говорят мне. Мартин предпочитает больше говорить, чем выслушивать вопросы. Я ощущаю, что под поверхностью здесь копится гнев, возможно куда более близкий к поверхности, чем что-либо другое в Западном Глубоком.
Если не считать садовников, я еще не встречал здесь черных лиц. И потому предполагаю, что все они находятся под землей. Мы грузимся в лифт, чтобы присоединиться к ним. Звякая и гремя, он отправляется в путешествие к центру земли со скоростью 70 м/с. Можем занести в свой актив еще один вид транспорта. На глубине двух километров нас выгружают в мир, столь же безукоризненно чистый, как только что оставленный нами. Пахнет свежим цементом, словно в только что построенном подземном гараже.
Я спрашиваю у Мартина, является ли этот рудник образцовым, так сказать, витриной компании.
— По стандартам Anglo-American образцовым считается рудник Южный. Там под землей все раскатывают на «лендроверах».
Температура на такой глубине достигает 50°C, и потому компании Anglo-American приходится кондиционировать земную кору до приемлемых 28,5°C… «предела, установленного лабораторией человеческого тела».
До сих пор обстановка казалась нам вполне приемлемой с бытовой точки зрения, чистой и просторной. И тут мы внезапно оказываемся в месте, где подземная автостоянка превращается в пещеру, и вся косметика, наведенная фирмой Anglo-American, не может более спрятать реалий горнорудной промышленности.
Коридор сужается до узкого и скользкого, залитого водой прохода в скале. Источником света для меня может служить только собственный шлем, и опору для ног нащупать непросто. Подъем по грубому камнепаду приводит нас в узкую камеру. Грохот отбойных молотков мешает слушать инструкции, стоять распрямившись также не получается.
Вдали от кондиционеров температура быстро растет, и с меня начинает катиться пот. Осторожно, бочком мы протискиваемся сквозь трехфутовую щель в рукотворную пещерку, где согбенные горняки трудятся над поверхностью скалы. Здесь царит великая жара, основательно приправленная жутким грохотом работающих отбойных молотков.
Бригады из трех человек работают здесь при температуре 90°F (32°C) в течение шестичасовой смены. Один непосредственно оперирует отбойным молотком, второй следит за оборудованием, третий поливает скважину, чтобы не пылила. Четвертым является единственный белый в бригаде, горный инженер, следящий за фасом скалы и помечающий красной краской места для бурения. Я нахожусь совсем рядом с породой и теперь вижу выходящую на ее поверхность золотую жилу и трогаю ее. Она не блестит. Золото здесь присутствует в карбонизированной форме. На самом деле золотоносная полоска в несколько дюймов шириной, усыпанная белой кварцитовой галькой, на фоне темного известняка и лавы напоминает скорее черный пудинг.
Прежде чем мы покидаем Западный Глубокий, нас допускают в святая святых — золотоочистительную фабрику № 2. Здесь при температуре в 1600°C один из самых древних, магических и таинственных процессов в истории завершается превращением черного пудинга в золото. Требования к секретности предъявляются самые строгие; за нами запирается дверь из стальной сетки.
Вооруженная охрана проверяет каждый кадр, Найджел получает строгое указание: «В той стороне ничего не снимать, иначе камеру конфискуем».
Напряженность нарастает: тигель медленно переворачивается, и расплав начинает вытекать из него.
— Это золото?.. Это уже золото? — спрашиваем мы, люди не знакомые с делом, но эксперты, взирающие сквозь зеленые фильтры на качество расплава, только качают головами. На первой минуте вытекает только шлак. Затем струя становится ярче и белее, и все с облегчением вздыхают, когда форма слитка начинает наполняться желтым металлом стоимостью в 150 000 фунтов.
Мне говорят, что если я сумею поднять слиток, то мне позволят унести его с собой. Интересно, кому-нибудь удавалось это сделать?
На обратном пути из Западного Глубокого, пролегающем между серых отвалов породы высотой в пятьдесят футов и желто-белых плато битого камня длиной в сотни ярдов, я пытаюсь понять, почему золото до сих пор остается настолько желанным, настолько ценным металлом, что ради него создают таких технических монстров, как оставленный нами рудник. Удовлетворительного ответа, похоже, нет ни у кого.
Вернувшись в отель, звоню своему сыну, у которого сегодня двадцать первый день рождения, и, только опустив трубку, осознаю, насколько далеко от дома оказался и сколько миль мне предстоит еще преодолеть, прежде чем я вернусь домой.
Наше ближайшее будущее до сих пор неопределенно. «Агулхас» по-прежнему непреклонен, и нам остается размышлять о приближении к Антарктике с других направлений — из Австралии, Новой Зеландии или от южной оконечности Южной Америки. Однако мы уже заказали билеты до Кейптауна на «Синий поезд». Бронь на столь эксклюзивные поезда обходится крайне дорого, и потому я не вижу оснований не завершать наш путь через Африку на южной оконечности материка, даже если мы не представляем, куда он нас далее поведет.
