В старом Китае - Василий Михайлович Алексеев
Никогда китаевед не мог, да и сейчас не может рассчитывать на печатание больших своих сочинений, не говоря уже о картах и иллюстрированных изданиях. И кроме того, большинство наших китаеведов не смогли по бедности своей накопить большие домашние библиотеки, и то, что осталось после их смерти, не создало большого фонда. А Британский музей составил свои сокровища, именно скупая индивидуальные коллекции книг.
И все же, несмотря на все эти далеко не располагающие к развитию науки условия, трудами наших китаеведов создана русская китаистика, заслуживающая во многих своих статьях самого горячего признания. Шаванн, между прочим, очень высоко ставит словарь Палладия Кафарова, который зачастую является «последним резоном», когда даже китайские словари не могут помочь.
5 октября. Поднимаемся задолго до света, едем при свечах в фонарях у оглобли. Дорога посылает сюрпризы: то она превращается в сплошной песок и мулы идут совсем тихо, то еще хуже — разлилась вода оросительного канала, проходящего под мостом через дорогу, и затопила ее. Приходится огибать канал, хлябая по канавкам.
Дорога извивается меж деревенек. Всюду большие лавки, торгующие лекарствами. На винных лавках вместо вывески висит тыква — горлянка, точь-в-точь такая же, какую видишь в храмах в руках божеств: там она наполнена элексиром бессмертия, здесь — вином. Надпись комментирует: «Если это вино пить постоянно, можно достичь долголетия и изгнать болезни».
В этой местности чудесный виноград, белый и черный. Увлекаемся им превыше всякой меры.
Останавливаемся в большой харчевне. Над яслями в помещении для скота сделана ниша. В ней — картина с изображением лошади и коровы и параллельные надписи, дуйцзы «Пусть все больше процветают волы», «Пусть лошадь будет сильна, как дракон» и т. д. На другой картине изображен покровитель скота Ню-ван (князь коров) и божество, покровительствующее постоялым дворам.
Едем медленно. Наконец, перед нами длинная ровная стена с высокими наружными башнями. Мы въезжаем в город Тайюаньфу, столь желанный нам в последние дни.
За воротами начинается невзрачная улица, которая, к нашему удивлению, тянется на неопределенное расстояние. Ищем гостиницу — попадаем на телеграф. Посылаем Суна на разведку и долго ждем его. Наконец едем в гостиницу. Но куда девались шаньсийские большие чистые харчевни? Мы помещаемся в грязной, маленькой комнате.
Прощаемся с возчиками с дружеской теплотой. Ведь 30 дней вместе жили! И все эти дни тяжких дорожных мытарств они держались молодцом.
Нанимаем шикарную городскую телегу с бодро шагающим мулом и едем в банк доставать деньги по кредитному письму. Наша гостиница в центре города, напротив ямыня, но это не особенно заметно: улицы не мощены, строения маленькие, невзрачные. Пекинское отделение банка находим в фанзе, в глубине ряда дворов. Молодой человек, ведущий сложный пересчет лан на серебро, при этом, как полагается, вежливо беседует и, между прочим, говорит: «Богатые люди у нас здесь бездельничают и курят опиум».
Вот уже сколько раз мы слышим и видим это. Исключения, выделяющиеся на общем фоне чиновничьего воровства и безделья, как видно, только подтверждают общее правило. Конфуцианец-чиновник в мечте — совершенный человек, а в действительности — вор, лицемерно прикрывающийся конфуцианской моралью, а то и откровенно грабящий народ.
Конфуций все свое учение строил на вере в благородство человека. На деле же конфуцианство давным-давно выродилось в карьеризм. Должность и оклад чиновников, как наиболее явные пути к обогащению, привлекали всех авантюристов-ловкачей (тем более, что пресловутая строгость экзаменов была весьма относительной для богатых «наследственных» кандидатов, запасшихся протекцией). О том, каким привлекательным был выход на государственную службу, говорит уже само соединение в одно слово двух, по существу разных слов фу-гуй, что значит богатый-знатный, для обозначения чиновника. Иначе говоря, только чиновник и знатен, и богат в одно и то же время, тогда как, например, купец только богат, но не знатен. Значит, имеет большой смысл претерпеть страду в юности, с тем чтобы, пройдя на государственном контрольном экзамене, в конце концов выбиться в люди и стать богатым-знатным.
Думая об этом, как ни вспомнить Ляо Чжая: его ядовитая сатира на грубое бесчинство, алчность, продажность, интриганство, дикий произвол и бесчеловечность китайского чиновничества, особенно сидящего на губернаторских постах, — полностью принадлежит и нынешним временам. Что может быть, например, актуальнее его новеллы «Пока варилась каша», полной философской и литературной мысли? Некий цзюйжэнь (кандидат второй степени), мечтающий о звании первого министра, зашел как-то во время прогулки в храм Будды и хэшан-волшебник навеял на него знаменательный сон. Ему приснилось, что мечта сбылась и он полновластный министр в империи. Все сановники заискивают перед ним, он творит суд и расправу, награждая друзей и казня всех ему неугодных; торгует своей протекцией, назначая цены за должности и чины; все его родственники занимают высокие посты; сам же он дни и ночи проводит с красавицами-наложницами в своем доме-дворце или занят охотой с лошадьми и собаками. И вдруг уличен в государственном преступлении... Все имущество конфисковано, домашние разогнаны, а сам он казнен, и вот проходит через все восемнадцать адских департаментов, где ему вливают в глотку расплавленное золото, им же награбленное, бросают на гору с торчащими лезвиями и т. п., а в довершение всех наказаний заставляют... вторично родиться женщиной (чрезвычайно характерно для Китая!).
Сон был не продолжителен (пока варилась каша), но
