Леонид Почивалов - И снова уйдут корабли...
— …«Сработанный еще рабами Рима»…
— Значит, шагнем в историю. Нашу общую!
Шли мы в еще неведомые нам закоулки большого мира, в котором существуем. Завтра уйдем отсюда к другим берегам, и каждый унесет в памяти что-то важное об этой земле — ее облике, образе жизни, об обычаях, о ее людях. А я буду помнить дорогу в Синтру… В горах мы остановились у расщелины в скале, на дне которой позванивал тугой струей горный ручей. Захотелось напиться родниковой воды. Вдруг к нам подбежал неопределенного возраста человек со смуглым сухим лицом и острым крючковатым носом. На нем была длинная белая рубаха, на ногах растоптанные самодельные шлепанцы, в руке посох. Наверное, странник. Увидев, что мы остановились у ручья, он вдруг прибавил шагу, потом побежал — издали размахивал рукой и что-то кричал. Один из тех; кто был в нашей компании, знал арабский язык и перевел слова марокканца.
— Вы не должны пить эту воду. Она плохая. Очень плохая. В ней есть злая соль. Там, наверху, лопнула труба… — с трудом овладевал дыханием, нарушенным бегом. Отер пот со лба. Чуть придя в себя, оглядел нас. — Как хорошо, что я успел вовремя.
Вдруг протянул руку куда-то вперед по дороге.
— Вон за тем холмом другой ручей. Там вода добрая.
— Спасибо! А вы идете в ту сторону? Хотите подвезем?
Он сделал отвергающий жест рукой.
— Нет. Мне должно идти пешком. Мне нельзя путешествовать с неверными. А вы, чужестранцы, езжайте своим путем. Да благословит вас аллах!
Мы вернулись в Танжер к вечеру. На знакомом причале недалеко от «Витязя» оказалось еще одно судно — большущий многопалубный лайнер, сверкающий нарядной белизной бортов. На его модной, скошенной в корме трубе был красный поясок и в нем серп и молот. На его носу значилось: «Азербайджан». Старый знакомый! Как он здесь очутился?
Я подошел к трапу лайнера. Дежуривший возле него молодой матрос поинтересовался:
— Вы с «Витязя»?
И удовлетворенно кивнул, получив подтверждение.
— Уважаемый пароход!
Приятно, когда о твоем корабле так отзываются! Тем более представитель столь респектабельного лайнера. Значит, дело не в респектабельности!
— Кого возите? — спросил я.
— Итальянцев. Круиз но Средиземноморью. Валюту зарабатываем для Родины.
Значит, «Азербайджан» продолжает выгодную для, страны службу. Тогда на его борту были западные немцы. В Монровии в посольстве мне сообщили: «У нас такая радость! Пришел наш лайнер. В гости зовут. Пойдете?»
Кажется, вся крошечная посольская колония, включая ребятишек, отправилась на борт к соотечественникам. Даже посол. В порту в этот час развевалось два красных флага — один на флагштоке судна, другой на крыле черного посольского лимузина, стоящего у трапа.
В салоне нас угощали чаем, спрашивали: «Как вы тут, в Африке?» — «Работаем… А вы как там, в море?» — «Тоже работаем, — улыбались. — Работа у нас с вами одна, заграничная!»
Когда мы уходили, посольский врач, молодая женщина, уносила с собой увесистый сверток. В судовой поликлинике с ней поделились медикаментами, перевязочными материалами, шприцами. Врач мне объяснила: «Почти каждый день в посольство приходят из соседних кварталов либерийцы. Один руку поранил, другой малярию подхватил, третьего змея укусила. С врачами у них туго. Разве откажешь? А медикаменты отпускаются только на посольскую колонию. Вот и побираюсь на наших кораблях».
— Это было четыре года назад. И вот снова «Азербайджан» передо мной и снова в африканском порту.
— Загляните к нам! — предложил матрос. — Попросите вахтенного помощника. Он разрешит. Разве вам не интересно посмотреть судно?
— Спасибо! Я уже видел.
Хотел вернуться к «Витязю», как откуда-то сверху на меня упало:
— Леня! Ты?!
Я вздрогнул от неожиданности, вскинул глаза вверх к борту кормовой палубы и уперся взглядом в широкую, рассеченную голубыми полосами тельняшки грудь, потом коснулся знакомых усов, из-под которых выпадали громоподобные слова:
— Так иди же к нам, скорей! У нас через час отход. Я уже давно заказал обед! Суп остынет! Скорее!
Надо же! Вот неожиданная встреча! — И где — в Марокко! Впрочем, ничего неожиданного нет. Григория Поженяна можно встретить либо в Переделкино под Москвой, либо в каком-то иностранном порту. Плавающий поэт. На «Азербайджане» в должности дублера старшего помощника, благо, что есть законный диплом мореходки.
— Плаваю. Гляжу на мир. Собираю материал для книжки.
Он тащит меня по палубам судна в столовую команды:
— У нас сегодня на обед роскошный украинский борщ. Такого у вас на «Витязе» и не снилось. И пельмени! Какие пельмени!
Я доедал вторую порцию пельменей, когда по спикеру объявили по-итальянски, по-английски и по-русски — наверное, специально для меня одного, — что через десять минут судно отправляется в рейс. Всем посторонним немедленно покинуть борт.
— Какой ты здесь посторонний? Ты здесь бывалый, — смеется Поженян. — Но, наверное, тебя могут хватиться на «Витязе». Так что прощай!
— До свидания! — говорю я. — В Переделкино. Или?..
— Или где-нибудь в Австралии.
— Как там поется в известной песне?
Его не надо просить ни о чем,С ним не страшна беда.Друг мой третье мое плечоБудет со мной всегда…
Он с удовлетворением кивает:
— Помнишь? Неужели еще поют?
— Еще бы! У нас на «Витязе» у молодежи эта песня в самом ходу. Значит, и ты на «Витязе» не посторонний.
Когда «Азербайджан» уходил, многие витязяне собрались на причале — проводить соотечественников. Мы махали руками, нам с борта лайнера отвечали тем же, даже выкрикивали что-то приветственное. Особенно пассажиры-итальянцы. Они любят сентиментальные сцены. На крыле мостика «Азербайджана» я увидел знакомую исполосованную тельняшкой грудь, знакомые казацкие усы, под которыми плыла задорная мальчишеская улыбка. Поженян только на миг поднял руку, прощаясь. Бурное выражение эмоций в минуту прощания морякам не положено, тем более старшему помощнику капитана, пусть даже дублеру.
Недалеко от меня стоял Володя Савельев. Я подошел к нему.
— Видишь, на крыле мостика человека? Не в кителе, а того, крупного, в тельняшке? Так это он написал слова твоей любимой песни.
Володя бросил на меня быстрый взгляд:
— …А за волной волна?..
— Вот-вот! — подтвердил я. — А за волной волна…
Идем по широченному проливу, разделяющему два материка. Налево Европа, направо Африка. Будто входим в ворота нашего прошлого — налево островерхая крутобокая скала Гибралтара, направо округлая, в мягкой шкуре лесов, высвеченная утренним солнцем гора Сьерра-Бульонис. Это и есть Геркулесовы столбы, о которых мы узнавали еще в детстве из первых учебников истории. Наше прошлое, наше настоящее, наше будущее. До Отечества уже рукой подать, именно отсюда начинается наша общая европейская земля, тянется далеко-далеко на восток к скалам Урала, но и за ними простирается на новые тысячи километров все та же единая неделимая твердь континента, только название имеет другое. И в каждом из нас — в нашем облике, образе мышления, обычаях, нравах, в нашей культуре и образованности так или иначе присутствует эта единая, эта неделимая, которая начинается здесь.
