Леонид Почивалов - И снова уйдут корабли...
— Ну, Ковальски! Поднажми! Скорее! Скорее! Пасуй Кочуреку, он же в штрафной. Пасуй! Эх, мазила!
Умерить ход судно не может, хотя сам капитан вместе с нами сидит у телевизора. Телелуч, которым любезно поделилась с нами Мадейра, все больше слабеет, изображение на экране плывет, скачет, вот н расплылось вовсе.
— Все! Выдохлись!
Уходим огорченными: обидно, так и не узнаем, чем же закончится схватка.
— Попробуем поймать по радио, — говорит Володя Савельев, один из наших радистов.
Володя еще недавно был радистом сухопутным, служил в армии, сейчас в море впервые, приглядывается, притирается, «оморячивается». А это значит прежде всего быть в ладах с товарищами. В море без товарищества пропадешь. Володя это усек сразу.
— Давай, Володя, покрути свою технику, пощупай эфир. Интересно все же: чья возьмет. Вдруг поляки!
В самом деле, а вдруг?
Где-то недалеко от нас лежали берега Африки. Ветер дул с континента, и мне казалось, что он доносит такой мне знакомый, сухой и пряный запах саванны. Там во мраке засыпал огромный континент с просторами его прерий, колючей чащобой джунглей, с похожими на болота лагунами, где ловят креветок, с задавленными тропической ночью, не знающими электричества деревушками и огромными городами с небоскребами в барском центре и таинственным грохотом тамтамов и воем дешевых транзисторов в тесных кварталах бедноты.
Я стоял в одиночестве на палубе и смотрел во тьму, словно в самом деле мог увидеть очертания знакомого мне континента. Звезд не было видно, их скрыли низко ползущие со стороны Африки облака, насыщенные колючей песочной пылью Сахары.
Два часа назад в столовой команды я рассказывал об Африке. Попросили: раз проплываем мимо — расскажи, если ты не только бывал, но и жил там.
Я рассказывал о бескрайности этой навечно прогретой солнцем земли, о том, как живут африканцы, что их заботит, о чем мечтают, какие переносят тяготы. «Витязь» проходил недалеко от берега, к которому совсем близко подступала из самых глубин континента Сахара. Даже здесь, в океане, мы ощущали ее иссушающее дыхание. А каково там, в глубинах пустыни! Однажды мне довелось побывать на границе зеленой зоны и Сахары — в Сахеле. Несколько лет подряд не прекращалась здесь засуха, земля, леса, деревни обуглились от зноя. Когда я пролетал на самолете над этим бедствующим краем, то казалось, что внизу только что взорвалась ядерная бомба — пустынная земля дымилась. Потом нас привезли в одну из деревушек. Она состояла из двух десятков мазанок под тростниковыми крышами, окон в хижинах не было — только черный лаз — как в нору. Возле одной из хижин в песке я увидел целлулоидную куколку нездешнего облика — белокожую блондинку. Мне сказали, что в этой хижине вчера умерла от голода девочка…
Мой рассказ об Африке прервал странный грохот, неожиданно обрушившийся на судно. Никто в зале не пошевелился. Мы уже знали, откуда он. Весь день, пока шли вдоль берегов Африки, к нам привязывались американские сторожевые самолеты. Говорят, на Азорских островах расположена их база и они патрулируют обширный район океана, который так далеко от берегов Америки. Красный флаг на мачте нашего судна ввел американцев в боевое настроение, они избрали судно мишенью для тренировок. Пройдя низко над «Витязем», как бы принюхиваясь к нему, очередной самолет делал затем перед нами крутой вираж, уходил в облака, и через минуту уже с высот поднебесья пикировал на судно, целясь в красный околыш дымовой корабельной трубы. Над самыми палубами штурмовик выходил из пике, выписывая новый вираж, и тянущийся за ним невидимый шлейф чудовищного турбинного грохота плетью хлестал по палубам. В эти мгновения, казалось, останавливается сердце.
Такое продолжалось весь день, к атакам американцев мы привыкли, и никто уже не выходил на палубы, чтобы посмотреть, как куражится над нами очередной американец. Только старший помощник каждый раз появлялся на крыле мостика с биноклем — определить номера самолета на фюзеляже, чтобы потом кто-то где-то выразил американцам протест за опасные облеты беззащитного торгового судна. А они, американцы, плевать хотели на эти протесты.
Облеты продолжались до самого вечера, американцы вели тренировки во мраке, целясь уже не в красное пятнышко дымовой трубы, а в топовые огни «Витязя».
После моего рассказа был концерт судовой художественной самодеятельности. Заместитель начальника экспедиции попробовал извлечь из старенького рассохшегося пианино что-то вроде вальса Шопена, это удалось ему лишь приблизительно. Затем полнеющая дама, хлебопекарь судового камбуза, печально закатывая глаза, исполняла старинный романс «Не искушай меня без нужды». Последним выступал радист Володя Савельев. Оказывается, он отличный гитарист и голос у него для слушания вполне подходящий. Исполнил несколько песен под Высоцкого и Окуджаву, а завершил программу популярной морской:
Друг всегда уступить готовМесто в лодке и круг…
Савельеву аплодировали больше, чем другим, — песни его нравились.
После концерта я поднялся на метеопалубу, которую давно облюбовал для вечернего отдыха. Люди здесь появляются редко, и можно побыть один на один с океаном.
Я стоял, смотрел за борт во мрак, в самой глубине его хрупкой паутинкой дрожала длинная цепочка огоньков. Рыбаки, должно быть. Откуда-нибудь из Мавритании или Сенегала. А может быть, даже из Сьерра-Леоне. И вдруг вспомнился песчаный берег недалеко от Фритауна, небольшая рыбацкая деревушка на берегу у самой кромки океана, и женщина, высокая, худая, недвижимая, словно высеченная из черного камня. Мне сказали, что ее зовут Нгози, что значит «счастливая». Полмесяца назад один из рыбацких баркасов не вернулся с путины. Шкипером баркаса был ее муж. С того дня Нгози каждый вечер за час до захода солнца, когда обычно возвращаются рыбаки, приходит сюда на берег и стоит до тех пор, пока солнце не утонет за горизонтом в неприютных просторах Атлантики. Ждет мужа. Сколько раз она будет приходить сюда для встречи, которая никогда не состоится? Может быть, и сегодня приходила Нгози на тот, не такой уж далекий отсюда берег, окаймленный невысокими, покрытыми джунглями горами Льва. Стояла и смотрела в океан, в нашу сторону, снова и снова ожидая чуда. Так и запечатлелась в моей памяти олицетворением Африки, такой красивой и такой печальной земли.
Кто-то облокотился на планшир борта рядом со мной, блеснул красным угольком сигареты. Это был Володя Савельев. В полночь ему на ночную вахту.
— Поляки все-таки проиграли… — сказал он. — Только что слышал. В последних известиях…
