По Южной и Центральной Африке - Эмиль Голуб
В конце августа 1886 года мы, нищие, больные, оборванные, достигли Замбези. Нам предстояла длительная поездка в Европу. Мне, кроме того, нужно было спасти свою научную репутацию. Хотя я понимал, что потери, понесенные в стране Машукулумбе, невосполнимы, все же мне хотелось собрать, что возможно. Решение этих двух задач — возвращения на родину и укомплектования коллекций — отнимало все мое время, все силы. К тому же только через три месяца после нашего прибытия я получил от Вестбича фургон, в котором мы смогли отправиться на юг.
Без медикаментов, без одежды и белья, питаясь одним сорго, мы не могли надеяться быстро излечиться от мучивших нас болезней, а потому уже в день возвращения я послал двух слуг в Панда-ма-Тенгу к мистеру Блокли и четырех — в Шешеке к миссионеру X. Куайяру с просьбой отпустить в кредит и переслать мне предметы первой необходимости.
От мистера Блокли слуги вернулись уже на пятый день и принесли половину того, о чем я просил, — остального у него не оказалось. Все это он прислал мне в подарок со множеством приветствий. У этого бедного человека было доброе сердце. Мистер Блокли сообщил также, что из трех групп носильщиков, которым я поручил коллекции, собранные в стране матока, к нему явилась только одна. Две недели спустя он уведомил меня о прибытии остальных.
Поскольку у Блокли не было ни соли, ни муки, ни медикаментов, ни белья для нас, я с нетерпением ожидал возвращения своих гонцов из Шешеке. Каждый день мы по многу раз отправлялись на берег реки, находившейся всего в 150 метрах от нашего лагеря, чтобы посмотреть, не идут ли посланные. Наконец однажды поздно вечером, во время сильной бури, ветер донес с другого берега голоса наших слуг.
Фекете и Лееба мучил приступ лихорадки, африканцы ушли на охоту, и Роза не хотела, чтобы в такую бурю мы с Мушемани переправлялись в темноте через реку, имевшую в ширину 500 метров, да еще по высокой волне. Однако нетерпение, с которым я ожидал медикаментов, одержало верх над осторожностью, и мы взялись за весла. Нужно было пройти под углом 45 градусов устье Чобе, затем пересечь Замбези, следуя вверх по течению и держа курс на остров, лежащий близ противоположного берега, и обойти этот остров. За ним-то и находилось место высадки.
Это был мой самый опасный рейс по Замбези. И откуда в моем теле, истощенном лихорадкой, взялись силы, чтобы вести железный понтон против волн метровой высоты?! От усталости, которую я чувствовал днем, не осталось и следа, и я мог грести и дольше! Соскочив на берег, я не стал ни о чем спрашивать, а лишь посмотрел на поклажу африканцев. Трое вернулись с пустыми руками, и лишь один нес половину обычного груза! Я понял все и почувствовал себя раздавленным. Надежды, которые я лелеял несколько дней, рассеялись. Как перенесет это бедная больная Роза? Под тяжестью дум силы покинули меня, и, чтобы добраться на понтоне обратно, пришлось прибегнуть к помощи двух слуг.
Наш берег был уже плотно укутан тьмой, и нам не удалось разглядеть даже дерево на берегу у Газунгулы, которое всегда служило ориентиром. Мы боялись, что высадимся не в обычном месте переправы, а это было опасно из-за крокодилов. К счастью, крики моих людей заменили нам лоцмана.
Итак, преподобный Куайяр с большей частью своего имущества перебрался в другую часть страны, а его заместитель и мадам Куайяр не могли послать мне много, ибо — так они велели передать — испытывали нужду в самом необходимом. Мы были очень разочарованы и все же благодарны за то, что получили, в частности за ситцевое платье для Розы и 6 граммов хинина.
Блокли, нищий в сравнении с миссией в Шешеке, прислал не меньше, чем мадам Куайяр. Все было бы, конечно, иначе, если бы преподобный Куайяр оставался там. Я просил ситца, обещая вернуть долг с фургоном миссионера, который ежегодно совершает два рейса из Шешеке на юг. Мадам Куайяр не послала нам его, а мы в нем так нуждались, чтобы купить коз!
Один проект за другим кончался неудачей. Теперь мы возлагали надежды только на мистера Вестбича, и он проявил себя верным другом в самые тяжелые часы моей жизни. Как только к нему явился мой гонец, англичанин сразу же прервал охоту и поспешил в Газунгулу. Он самым сердечным образом приветствовал меня и мою жену, прозябавшую в жалком травяном шалаше, и немедленно распорядился, чтобы Ва[75] выдал, мне кофе и чаю, 15 метров ситца и козу для моей жены. Кроме того, мне вернули тысячу из трех тысяч патронов, которые я в свое время продал фирме. Они были необходимы, чтобы добывать пропитание при помощи карабинов. Вестбич обещал нам также одежду и белье, но только после возвращения его друга, шошонгского торговца Фрая, который через один-два месяца должен был доставить ему партию товаров.
Но лучшего жилья Вестбич нам предоставить не мог. Он и сам жил пока в бечуанской хижине. Между тем мы не могли долго оставаться в травяном шалашике, который не защищал даже от дождя. По этой причине, а также из-за недостатка хинина я решил уехать в Шошонг и попросил Вестбича одолжить мне упряжку волов и один из тех фургонов, которые я когда-то подарил ему. Он обещал дать волов, но не сразу, а в ноябре, когда кончится засуха и начнутся дожди. Я возразил ему, что быки укушены мухой цеце, поэтому для них лучше как можно скорее тронуться в путь, ибо с наступлением сезона дождей они здесь быстро погибнут. Однако Вестбич мне не поверил и очень скоро поплатился за это: все его волы подохли.
Убедившись, что мы не сможем в ближайшее время покинуть долину Замбези, я решил подготовиться к длительному, по крайней мере трехмесячному, пребыванию в ней.
Прежде всего надо было позаботиться о пропитании. В окрестных лесах водилось много дичи, и я предложил Фекете, менее всех страдавшему от лихорадки, взять на себя руководство охотой.
— Уверен, что с шестнадцатью африканцами вы настреляете столько дичи, что и сами будете сыты и нас сможете снабжать мясом, — сказал я ему. — Уверен также, что вы принесете ценные образцы для моей коллекции. Сейчас, после утраты научных приборов, дневников и многих зарисовок, после неудачной попытки проникнуть в Центральную Африку, это для меня важнее всего.
Фекете сразу согласился и прекрасно справился с заданием. Именно во время вынужденного трехмесячного пребывания
