Георгий Холопов - Докер
Позади раздается барабанная дробь. Мы оборачиваемся. По Коммунистической идут пионеры, большая колонна. Споры наши мгновенно прекращаются, и мы бежим через площадь, становимся на тротуар, где уже толпятся прохожие.
Пионеры идут четким строем, в белых рубашках и синих трусиках, в ярких галстуках, с длинными посохами, зажатыми под мышкой. У каждого за плечами — походный мешок, сделанный из наволочки или мешковины, на поясе — фляга или бутылка с водой.
— В лагерь! — затаив дыхание, шепчет Топорик. — Куда-нибудь за город.
— Да, — еле слышно шепчет и Лариса. — На берег моря. Хорошо сейчас там!
— А я тоже могу стать пионером, — вдруг говорит Виктор. — Отец у меня нефтяник, у них есть свой пионеротряд. Правда, пока он находится где-то за Азнефтью, но скоро его переведут в город.
Тут барабанная дробь прекращается, и пионеры поют: «Смело, товарищи, в ногу!»
— «Вышли мы все из народа», — подхватывает песню Лариса.
— «Дети семьи трудовой», — продолжает Топорик.
— «Братский союз и свобода», — басит Виктор, размахивая руками.
— «Вот наш девиз боевой!» — кричу я от радости, что не хуже их знаю эту песню, но Топорик дает мне щелчка, я бегу за ним, за мной — Виктор и Лариса, и так друг за другом мы несемся до самого Парапета.
Потом мирно направляемся домой, делая небольшой крюк по Кривой улице. Останавливаемся у витрины сапожной мастерской. Молча разглядываем сандалии — они всех цветов и размеров.
Вдруг Топорик открывает дверь мастерской и, став на пороге, кричит:
— Керосин есть?
Сапожники, сидящие в ряд за длинным верстаком, перестают стучать молотками, оборачиваются и непонимающе смотрят на него.
— А угли? — кричит Топорик.
Тогда один из сапожников стремительно откидывается назад, выхватывает из ящика колодку и изо всей силы запускает в Топорика. Но тот успевает захлопнуть дверь, и мы бежим по улице. Виктор, Топорик и Лариса заливаются смехом. У меня же от страха бешено колотится сердце.
На углу переводим дух. Нет, никто за нами не гонится.
— А в Астрахани вы играли в такие игры? — спрашивает Топорик, хитро перемигиваясь с Виктором.
— Нет, — честно признаюсь я.
— Теперь — я! — говорит Лариса. Она влетает в цветочный магазин, кричит: — Картошка есть?
— Дура, — нехотя отвечает ей цветочница.
Лариса, Топорик и Виктор хохочут во все горло, держась за животы. Смеюсь и я.
— А селедка? А керосин? А вакса? — выкрикивает Лариса.
Цветочница, выведенная из терпения, хватает швабру и бежит за нами, но мы уже далеко. Она грозит нам шваброй, а мы еще пуще заливаемся смехом.
— Теперь твоя очередь, — говорит мне Топорик.
— Хорошо, — соглашаюсь я, хотя мне страшно. Но игра эта мне все же нравится.
— Смелее, смелее! — толкает меня в спину Лариса.
Я приоткрываю дверь парфюмерного магазина и, придерживая ее ногой, кричу:
— Продайте нам арбуз!.. Ах, у вас нет арбуза?.. Тогда продайте картошку! Ах, у вас нет и картошки?.. Тогда продайте…
Кто-то сзади хватает меня за ухо. Я ору с такой силой, что вслед за мною от ужаса кричат все покупатели в магазине. Тогда меня хватают за второе ухо и приподнимают от земли. Человек спокойно выговаривает, что хулиганить у себя в магазине он не позволит.
Но его принимаются колотить Виктор, Топорик и Лариса, и, бросив меня, он бежит за ними. А я, зажав голову руками, заливаясь слезами, бреду куда глаза глядят. Уши у меня горят так, словно их прижгли раскаленным железом. В особенности правое.
Где-то в конце улицы меня нагоняют Виктор и Лариса, берут под руки, и мы молча идем домой.
— Это все из-за твоих дурацких фокусов, — говорит Виктор подбежавшему Топорику. — Тоже нашел игру! — и дает ему подзатыльника.
— Кто мог знать… — лепечет в ответ Топорик, принимая подзатыльник как должное.
— Кто мог, кто мог! Вот оторвали бы ему ухо, тогда б узнал, кто!
— Очень больно? — спрашивает Лариса, заглядывая мне в лицо. Она отнимает мою руку от правого уха, с ужасом произносит: — Смотрите, как оно вздулось!
Я дотрагиваюсь до уха; оно твердое, как дерево, и совсем бесчувственное.
В обход через двор, по черной лестнице, чтобы нас никто не увидел, меня приводят к Ларисе. Спрятать меня у нее намного легче, чем у кого-либо другого. Отец Ларисы домой приходит поздно вечером.
Меня укладывают на диван, суют под голову подушку.
— Хорошо бы ему спиртовую примочку, — слышу я шепот Топорика. — Или компресс. Как мне делают при ушибах.
— Но у него ведь не ушиб! — бешеным шепотом, готовая его стукнуть, возражает Лариса.
— Это одно и то же! — уже во весь голос авторитетно заявляет Топорик. — Как-никак у меня мама работает в больнице, мне лучше знать.
И Лариса уже ему не возражает, видимо надеясь, что он в этом деле понимает больше нее.
— А есть ли у нас спирт? — Лариса ставит стул к буфету, открывает верхнюю половину.
И тут раздается стон Топорика:
— Какую можно собрать коллекцию винных этикеток!
Я открываю глаза, потом ложусь на спину, чтобы хорошо видеть. Весь верх, все три полки буфета уставлены бутылками самой разной формы, украшенными удивительно пестрыми и разноцветными этикетками с надписями на непонятных языках.
— Спирта у папы нет, но я думаю, что его можно заменить коньяком, — говорит Лариса, рассматривая наклейки на бутылках и пытаясь их прочесть. — Ничего не случится, если Гарегину мы ухо намажем даже ликером «какао-шуа». Его у папы целых три бутылки, и одна как раз начата. Он вчера пил чай с ликером.
Лариса достает вату и бинт и, налив рюмку ликера, макает в нее ватку, мажет ею мне правое ухо, потом левое, потом за ухом, потом чуть ли не всю шею.
Виктор и Топорик перевязывают мне всю голову и велят, чтобы я спокойно лежал.
— В таких случаях больному хорошо бы дать и что-нибудь выпить, — говорит Топорик. — Да, да, я не шучу! — повышает он голос, услышав ироническое замечание Ларисы из соседней комнаты. — Мама всегда так делает.
Лариса приносит новую рюмку и наливает ликер. Топорик садится рядом со мной на диван и пытается меня поить. Крепко стиснув губы, я сперва мотаю головой, но… почувствовав аромат ликера, делаю глоток, потом второй, третий.
— Ура! — кричит Топорик, вскакивая с дивана. — Теперь наша очередь! Мама говорит — когда пьют за здоровье больного, тому сразу становится легче.
Они хохочут втроем, и Лариса расставляет на столе рюмки.
— Ничего, мальчики, если я вам налью из разных бутылок? А то папа может заметить.
Она берет из буфета первую попавшуюся под руку бутылку и цедит из нее в каждую рюмку несколько капель. Крепко закупорив бутылку, аккуратно ставит ее на место и берет соседнюю. И так она проходит по всем трем полкам.
