Евгений Буянов - Истребители аварий

– Все так. В Пржевальск полетим завтра утром. Я помогу тебе, Красовскому и всем вашим получить авиабилеты до Ленинграда прямым из Фрунзе. Заберете и всех транспортабельных больных.

– Попробуем взять всех, если это возможно.

– Вадим! У меня для тебя тяжелое известие. Трагичное… В Ленинграде погибла твоя жена… Твоя бывшая жена. Мне это сообщили два дня назад, когда ее уже похоронили. Прости, что не сказал раньше, хотелось сделать это при личной встрече и после всех этих передряг.

Вадим подавленно молчал, потом произнес:

– Что-нибудь известно? Почему? Как!?

– Кажется, какой-то религиозный маньяк. Устроил то ли ритуальное жертвоприношение, то ли что-то на почве ревности или неразделенной любви, или еще какого-то уязвленного чувства. Знаешь, здесь уже трудно будет разобраться. Он увлек ее под колеса метро и погиб вместе с ней. Темная история. Трагедия заблудшей души. Она погибла через сутки после того, как ты попал в лавину. Мистика какая-то! Злой рок!..

Еще одна авария! Человеческая. Казалось бы, на ровном месте! Но нет! Причины и здесь глубоки, хотя и не видны.

– Ой, беда, беда! – прошептал Вадим, – есть в том и моя вина! Буду растить сына! А кто тебе сообщил?

– Женя Берлина. Она просила, чтобы это сказал тебе я… А сама сказала, что не сможет. И еще просила сказать, что очень ждет тебя. И поймет…

Бури, лавины противоречивых чувств роились в душе Вадима. Грусть расставания с новыми товарищами по походу смешивалась с радостью ожидания новой встречи с друзьями, которые ждали в Пржевальске. Грусть расставания с горами смешивалась с ожиданием скорой радости встречи с близкими и с родным домом. Радость от одержанной трудной победы смешалась с горечью понесенной утраты. От этого нового известия, такого противоречивого и нелегкого, он, как смог, попытался внутренне отрешиться до самого Ленинграда. Это известие возвращало ему сына. Но он с острой болью ощутил потерю той, которую любил, и, как теперь понял, – продолжал любить, и которая теперь будет жить в нем и вечной болью и взглядом сына. Через кровь сына и бывшая теща стала и будет ему теперь родным человеком. Жизнь стала другой! И жизнь будет уже не та! Как грустно прощаться с прежней жизнью, – с ней уходит часть тебя. А новая жизнь приходит новыми отношениями, новыми людьми, новыми встречами и расставаниями. Новой борьбой, рожденной этой жизнью!

Огромная тяжесть усталости и голода навалилась на него сразу, как только отпустило психологическое напряжение и обстановка разрядилась. Почувствовал, что вымотался окончательно, что ни на что большее его не хватит. Домой! Домой! Отдохнуть! По дороге хоть немного поесть и отоспаться. Дорога будет со своими, с Красовским. Как хорошо со своими, когда не один, и не в снежной могиле! Да! Была бы полная радость от любви и жизни, да нет ее и быть не может! Смерть Лены и два цинка, вырванные Красовским и группой Егорова у гор, – все, что осталось от Ныркова и Коваля. И трое наших с тяжелыми травмами. Но живые! В этом – ведро и твоего пота, перемешанного с кровью, слезами…

А потом состоялся нехитрый ужин с традиционным чаем у костра и многими песнями под гитару. Пели Визбора и Высоцкого, Вихорева и Окуджаву, Городницкого и Полоскина и многих-многих других. Чистым родником высокой поэзии, живительным ветром светлых слов вливалась в них, рождая парящее упоение, непостижимый трепет души, понятный только тем, кто способен понимать, верить и любить так, как это умеют они. Свята ночь у костра, под тайной сенью белых вершин и звездного неба, в кругу товарищей-единомышленников! Сердце вырастает до размеров мира, весь мир тонет в нем, и летит, летит на высоких звуках пламенных строчек… А искры костра взлетают вверх звездочками к звездочкам небесным вместе с песней, и гаснут на лету средь Млечного пути, среди своих небесных сестер…

Что делать, так надо: простимся с горами,Махни ледорубом – последний привет!Печаль расставанья останется с нами,Для памяти сердца она – амулет.

Она остается, она остается,Она не уходит, растет и живет,Она тебе новой мечтой улыбнетсяИ снова в дорогу потом позовет!

Нам лики вершин скоро явятся в грезах,Заката, надев золотистую шаль, —Приснятся Кавказа лавины и слезы,Приснится Памира великая даль!

Что делать, так надо – простимся с горами,Их клады уносим в своих рюкзаках,Мы их поднимаем походов шагами,И дальше проносим в мечтах и стихах!

Слияние троп – голубое скрещенье,Мы взяли заветом намеченный взлет! —Прошепчем вершинам молитву прощенья,Нас ждет впереди поворот, поворот!..

А потом они, – вся группа Воронина, возвращались. Они возвращались без смертельных потерь. Пусть голодные, истощенные борьбой, а трое и с тяжелыми травмами, пусть с горьким осознанием своих ошибок, но с взглядами, в которых не кровоточила отрешенность тяжелой потери. Все живы, – и это главное! И в этом счастье! Их не покидало ощущение внутренней силы, в них не возникло трещин надлома. Они сумели, справились, пусть и с большой помощью со стороны…

Правда, был у них еще и скорбный груз, – два цинковых гроба с останками Ныркова и Коваля. И с ними летел Красовский, сразу ставший «своим», желанным другом. Вот скорбный груз клал печаль на лица. И острое ощущение аварии, трагедии в душе. В Ленинграде их встретят не только свои родственники, но и родственники погибших.

И еще…

Еще на эту дорогу в Ленинград легла тень новой, совсем другой аварии, аварии уже в масштабе всей страны! Спустясь с гор, они оказались уже в иной стране, в другом государстве. Творилось нечто непонятное: какой-то ГКЧП, танки на улицах Москвы, вещающие генералы, полная политическая неразбериха…

Они же – люди, весьма далекие и от власти, и от криминала, а этот роман далек и от политики, и от уголовных преступлений. Это – сказ Тянь-Шаньских лавин, лавин в горах и лавин чувств в душах его героев…

Эпилог

Вертолет уносил Романцова к верховьям Иныльчека, в МАЛ ЮИ. Теперь, когда самые сильные страсти по поводу исхода спасработ улеглись, новая тревога жгла его сердце. В нем возникло внутреннее ощущение угрозы его большому делу, ощущение то ли опасности, то ли утраты, то ли крушения надежды. Была ли еще одна авария или нет?.. Авария человеческого духа, авария с его командой?.. И говорили в нем два голоса: один злой, голос горечи и печали, и другой, которому больше хотелось верить: