Роберт Стивенсон - В южных морях
Мы вошли в северный пролив, петляя между отмелями. Экваториальное солнце слепило глаза, но ветер был сильным, прохладным, и старпом, управлявший шхуной с салинга, спустился на палубу продрогшим. Лагуна была покрыта многоцветной рябью; якорную стоянку оглашал непрестанный рев внешнего моря, и длинный вогнутый полумесяц пальм трепетал и искрился на ветру. Пляж напротив нашей стоянки был увенчан длинной насыпью из белого коралла семи-восьми футов в высоту, увенчанной в свою очередь рассеянными, разнохарактерными постройками дворца. С юга к нему примыкает деревня, горстка маниапов с высокими крышами. И она, и дворец казались безлюдными.
Однако едва мы встали на якорь, на пляже появились далекие суетливые фигурки, на воду была спущена лодка, и гребцы стали грести в нашу сторону, везя королевский трап. С Темнибоком однажды произошел несчастный случай, и с тех пор он побаивался доверять свою персону гнилым посудинам торговцев в Южных морях, поэтому соорудил деревянную раму, ее доставляли на судно, едва оно появлялось, и она оставалась привязанной к его борту до отплытия. Гребцы, доставив эту штуковину, немедленно вернулись на берег. Они не могли подниматься на борт, и мы не могли сойти на берег, по крайней мере, без риска совершить правонарушение; разрешение на сообщение с берегом король давал самолично. Последовал перерыв, во время которого обед задерживался ради этого великого человека; вид трапа, дающего некоторое представление о его грузном теле и остром, изобретательном уме, весьма возбудил наше любопытство, и мы с чем-то похожим на волнение увидели, что пляж и насыпь внезапно почернели от сопровождающих вассалов, король и свита сели в лодку (командирскую шлюпку с военного корабля), и она понеслась к нам по ветру, царственный рулевой ловко подвел ее к нашему борту, с настороженным видом поднялся по трапу и грузно спустился на палубу.
Не так давно он был чрезмерно ожиревшим, что уродовало его и превращало в бремя для самого себя. Приплывшие на остров капитаны советовали ему ходить пешком; и хотя это шло вразрез с житейскими привычками и традициями его положения, он успешно пользовался этим средством. Дородность его теперь была умеренной, вы назвали бы его скорее дюжим, чем жирным, но походка оставалась вялой, неловкой, слоновой. Он не останавливается, не спешит, но идет по своему делу с какой-то неукротимой медлительностью. Нельзя было видеть этого человека и не поразиться его необычайно театральной внешности: орлиный профиль, будто у Данте в маске, грива длинных черных волос, глаза блестящие, властные и пытливые, кое-кому такое лицо могло бы принести состояние. Голос вполне соответствовал лицу, был резким, сильным, грозным, с какой-то ноткой, напоминающей крик морской птицы. Там, где нет мод, где вводить их некому, мало кто следует им, если они введены, и никто их не подвергает критике, Тембинок одевается — как жил сэр Чарльз Грандисон — «по своему усмотрению». Носит то женский халат, то военно-морскую форму, то (большей частью) маскарадный костюм собственного изобретения: брюки и своеобразный пиджак с фалдами, крой и пригонка для островного мастера поразительны, материал неизменно красив — зеленый бархат или ярко-красный шелк. Этот маскарад идет ему великолепно. В женском халате он выглядит невероятно зловеще и таинственно. Я зрительно представляю его, неторопливо идущего ко мне под жгучим солнцем, похожего на персонажа из сказок Гофмана.
Визит на борт судна, такой, как тот, при котором мы присутствовали, представляет собой главное занятие и главнейшее развлечение в жизни Тембинока. Он не только единственный правитель, но и единственный торговец в своем тройном королевстве: Апемаме, Арануке и Курии — островах, где много растительности. Плоды таро идут вождям, которые делят их по своему усмотрению среди ближайших сторонников; но определенные виды рыб, черепахи, которых в изобилии на Курии, и весь урожай кокосовых орехов полностью принадлежит Тембиноку. «Копра[56] принадлежит мне», — заметил его величество, взмахнув рукой; он считает и продает ее полными сараями. Я слышал, как один торговец спросил его: «Король, у вас есть копра?» — «Не то два, не то три сарая, — ответил его величество. — Кажется, три». Этим объясняется торговая значимость Апемамы, торговля трех островов сосредоточена здесь в одних руках; этим объясняется, что столько белых тщетно пытаются обрести или сохранить положение здесь; этим объясняется, что суда украшают, коки стряпают особые блюда и капитаны не перестают улыбаться, приветствуя короля. Если он будет доволен приемом и угощеньями, тому, что может провести на борту несколько дней, то каждый день, иногда каждый час будет приносить судну выгоду. Он ходит взад-вперед между каютой, где его угощают диковинной едой, и торговым отсеком, где наслаждается покупками в масштабах, подобающих его персоне. Несколько раболепных членов свиты сидят на корточках у двери отсека, ожидая его сигнала. В лодке у кормы лежит одна жена или две, прячась от солнца под циновками, болтаясь на зыби лагуны и страдая от скуки и жары. Эта суровость время от времени смягчается, и жены поднимаются на борт. Три или четыре были удостоены этой любезности в день нашего прибытия: крупные женщины, легкомысленно одетые в риди. У каждой была какая-то доля копры, пекулиум на покупку чего-то для себя. Выставка товаров в торговом отсеке: шляпы, ленты, платья, духи, консервированный лосось — услады глаз и ублажение плоти — тщетно искушала их. У женщин была лишь одна мысль — табак, островная валюта, равноценная золотым монетам; они вернулись на берег с ним, нагруженные, но довольные; и ночью допоздна было видно, как они на королевской террасе считали плитки при свете лампы под открытым небом.
Король не такой экономист. Он жаден до новых чужеземных вещей. Сундуки, сараи возле дворца забиты часами, музыкальными шкатулками, синими очками, вязаными жилетами, рулонами ткани, инструментами, винтовками, охотничьими ружьями, лекарствами, консервами, швейными машинками и, что более неожиданно, грелками для ног: все, что попадалось на глаза, возбуждало у него жадность, соблазняло своей полезностью или кажущейся никчемностью. И страсть его не утолена до сих пор. Он одержим семью демонами коллекционера. Когда слышит разговор о какой-то вещи, на лицо его набегает тень. «Кажется, у меня такой нет», — говорит он; и все его сокровища кажутся ничего не стоящими по сравнению с ней. Если судно идет к Апемаме, торговец ломает голову, какой бы новинкой поразить короля. Эту вещь он небрежно кладет в торговом отсеке или плохо прячет у себя в каюте, чтобы король обнаружил ее сам. «Сколько ты хочешь за этот вещь?» — спрашивает Тембинок, проходя мимо и указывая пальцем. «Нет, король, вещь очень дорогая», — отвечает торговец. «Мне она нравится», — говорит король. Так он приобрел аквариум с золотыми рыбками. В другой раз его внимание привлекло душистое мыло. «Нет, король, это очень дорогая вещь, — сказал торговец, — слишком хорошая для канака». — «Сколько их у тебя? Беру все», — ответил Тембинок и стал обладателем семнадцати ящиков, заплатив по два доллара за каждый кусок. Или же торговец делает вид, что вещь не продается, что Это его личная собственность, наследство, подарок; и эта хитрость неизменно приносит успех. Поспорьте с королем, и он у вас в руках. Его самодержавная натура восстает против возражений. Он воспринимает их как вызов, стискивает зубы, словно охотник перед препятствием, и, не выражая волнения, почти не выказывая интереса, бесстрастно набавляет цену. Так, ему захотелось приобрести дорожный несессер моей жены, вещь для мужчины совершенно бесполезную, к тому же потрепанную за много лет службы. Однажды утром Тембинок пришел к нам в дом, сел и внезапно предложил купить его. Я ответил, что ничего не продаю. И притом несессер является подарком, но он был давно знаком с этими отговорками, знал, чего они стоят и как им противостоять. Прибегнув к методу, который, по-моему, называется «предметным», он достал мешочек с английскими золотыми монетами, соверенами и полусоверенами, и стал молча выкладывать их по одной на стол, вглядываясь после каждой в наши лица. Тщетно я продолжал уверять его, что я не торговец; он не снисходил до ответа. На столе лежало уже фунтов двадцать, Тембинок продолжал выкладывать золотые, к раздражению у нас стало прибавляться замешательство, и тут нам пришла счастливая мысль. Раз его величеству так нравится несессер, сказали мы, то мы просим его величество принять эту вещь в подарок. Должно быть, такой оборот дела явился самым поразительным в практике Тембинока. Он слишком поздно сообразил, что настойчивость его невежлива, посидел, свесив голову, в молчании, потом вскинул ее с застенчивым выражением лица и произнес: «Моя стыдно». То был первый и последний раз, когда мы слышали от него, что он раскаивается в своем поведении. Полчаса спустя король прислал нам ящик из камфорного дерева, стоивший всего несколько долларов — но бог весть, сколько Тембинок заплатил за него.
