Юрий Ефремов - Тропами горного Черноморья
Мы узнали о великих силах размыва, сдувания, стирания неровностей, о силах, которые стремятся сгладить и превратить земную поверхность в равнину. И о встречных, изнутри рожденных силах земной коры, противостоящих этому размыву, взламывающих, коробящих земную поверхность, заставляющих тороситься, крениться отдельные глыбы.
Покорные этим силам, воздымаются, словно при вздохе, или погружаются, как при выдохе, груди целых материков...
Перед умственным взором возникала стройная картина процессов, способных громоздить и разрушать, лепить и вырезать рельеф.
Лекции о ледниковых формах поверхности были особенно радующим откровением. Все виденное и непонятное на ледниках Псеашхо получало определения. Еще так недавно мне казалась необъяснимым дивом красота высокогорных цирков Ачишхо и Аибги - правильность их чашевидных форм, многоярусное и смежное расположение целых рядов кресловин. А из объяснений профессора Щукина вытекало, что эти чаши - закономернейший результат воздействия оледенений.
Любой ледник, залегший в выемке на склоне горы, неумолимо стремится превратить ее именно в цирк. Но он не выпахивает и не выкапывает ее - ведь это не экскаватор. Ледник огладил, отшлифовал лишь дно впадины. А кто же объел, обтесал отвесные стены цирка?
Виновник известен. Это... климат. Да, приледниковый климат с его температурами, то и дело переходящими через ноль градусов. Раз такие переходы часты - значит, и в трещинах, пронизывающих скалы, столь же часто то замерзает, то оттаивает вода. Она размораживает, раздвигает трещины, и, таким образом, к обычному выветриванию склонов присоединяется еще и морозное выветривание.
В щелях между ледником и стенами цирка морозное выветривание особенно интенсивно разъедает склоны гор как бы подкапывая их. Подточенные участки скал рушатся, из них потом образуются морены. А самый склон, подкапываемый снизу, становится с каждым обвалом все круче, пока не превращается в отвес. В дальнейшем задние и боковые стены, окружающие ледник, расступаются все шире, но продолжают оставаться отвесными.
Все это было про ледники. Для Псеашхо такой удивительный механизм подкопа под гребни гор - сущая правда. Но на Аибге нет ледников, а снежники в середине лета стаивают. Почему же так правильно кресловидны, словно архитектором построены, цирки Аибги? В науке и на это уже известен ответ. Оледенение здесь существовало прежде. Цирки - его следы, свидетели былого, древнего оледенения, свирепствовавшего здесь, вероятно, в ту же пору, когда и на равнине Севера лежал великий материковый ледник...
Конечно, это наука не простая. Возможно, что и только что приведенное объяснение образования цирков кого-то отпугнет ученостью. Но я слушал лекцию о цирках, как поэму: мне становилось ясно, почему они как бы подвешены на определенной высоте в виде балконов в верховьях каждой долины на былом уровне снеговой границы - это цирки моей Аибги; почему бывают сгруппированы в лестницы (их ступени отмечают не только выходы стойких пород на дне долин, но и этапы поднятия снеговой границы при потеплении и отступании ледников) это о водопадных ступенях в верховьях Ачипсе.
Теперь я знал, что встречу цирки и на многих других хребтах, превышающих 2000 метров - уровень, выше которого наверняка действовало древнее оледенение.
Цирки не только "живут", но способны и отмирать. Изменится, потеплеет климат, поднимется снеговая граница, сократятся или исчезнут ледники и снежники, некому будет больше "подметать" и удалять щебень, и тогда цирки будут засыпаны осыпями: из сферических чаш они постепенно превратятся в конические воронки, а дно этих водосборных воронок изроют своими ветвящимися верховьями ручьи. Ведь и это я видел в Первом цирке Аибги, а над причинами не задумывался...
Нас научили читать, как в книгах, в обрезах горных пород (теперь пришлось выражаться геологически - в обнажениях) историю формирования гор. Незыблемые, казалось мне, хребты вдруг утратили свою извечность, как бы зашатались, оказались построенными из глинистых пластов, настланных друг на друга, как скатерти, из мергельных и песчаниковых плит, из крошащегося ракушечного известняка, из окаменевших скелетов невесть когда живших организмов. Грандиозные памятники, гробницы миллиардов некогда кишевших жизней... И невольно возникала мысль: неужели и мои краснополянские святыни - дворцы, замки, крепости, мои Псеашхо и Аибги тоже окажутся лишь обкусанными ломтями, фрагментами древних кладбищ, нагромождениями окаменевших скорлуп?
Сначала мне показалось, что с утратой мнимой незыблемости горы потеряли и часть своего величия. Шаткие, невечные, переменные... Никакие не алтари, не троны. Вершины - это всего лишь недоеденные речной эрозией огрызки существовавших ранее плоскогорий. Самая величавая скала - объедок, руина.
Мысль работала и дальше. Хорошо, вершины - остатки, выкроенные размывом из исходных плоскогорий, то есть из чего-то еще более величественного. А это нечто большее само как-то произошло. Значит, плоскогорья были некими силами подняты на такую высоту, что из них при разрушении могли получиться вершины. А до того, как подняться, плоскогорья были выровнены размывом; еще ранее недра их были смяты в складки, а до складчатости построены из напластований, отложенных в море. Отсюда еще один вывод: до смятия и поднятия каждый из этих пластов был некогда морским дном...
Можно ли, хотя бы в самой общей форме, обнять все это? Пытаюсь, и в мыслях встает картина еще большего величия. Величия исполинских размеров, непомерных масштабов, бездонных сроков.
УЧЕНИЕ О ЛАНДШАФТЕ
Молодых университетских географов обучали не только истории рельефа. Вся природа, совокупность всех ее отдельных сторон - климата, вод, недр, почв, жизни, все
перекрестные многострунные связи между ними, создавшие ландшафт Земли и любого участка ее поверхности, раскрывались перед студентами. Было время, когда география казалась мне большой адресной книгой, отвечавшей на вопросы, где что находится, помогавшей ориентироваться в пространстве. Теперь же оказывалось, что география была не только описательной наукой. Она вырастала во всеобъемлющий свод знаний обо всей приповерхностной ландшафтной сфере Земли.
Как созвучно это было всем моим кавказским впечатлениям и представлениям! И как хорошо, что понятие ландшафт значило не только то же, что и пейзаж, как мне казалось прежде, обнимало собою не только внешний вид местности, а и все, что не видно, но познано. Горно-черноморский, краснополянский ландшафт конечно включал в себя видимый облик Псеашхо, Аибги и Ачишхо с их снежниками, лугами и лесами. Но теперь я знал, что в состав ландшафта входят и недра этих гор, вздыбленные по еще неведомым мне надвигам; что в ландшафте запечатлелись и воздействия древних оледенений то леденящие, то шлифующие, и смены горно-долинных ветров, и сложные связи рельефа с растительностью, и еще многое другое. Более того, ландшафт отныне переставал для нас быть чем-то только сегодняшним, современным: он жил, развивался, рос, за ним стояла, по его чертам читалась и в нем же многое объясняла история. География обогащалась познанием прошлого, дополнялась палеогеографией.
