Мишель Пессель - Путешествия в Мустанг и Бутан
Я и в Бутан стремился затем, чтобы увидеть наяву страну, давным-давно запечатленную в мечтах.
Некоторые смотрят на путешествия как на бегство от жизни. Для меня они — реальное воплощение вымышленного мира, нарисованного ребячьим воображением; погружение в чудеса, в которые, повзрослев, мы перестаем верить. Сказочные замки заменяются заводами или рабочими столами (что по сути одно и то же), а прекрасные принцессы теряют пряничный флер. Мы сознательно разрушаем свою мечту. Но вот сейчас, во второй половине XX века, здесь, в Бутане, я оказался среди королей, лучников и крепостей, не созданных фантазией, а живущих реальной жизнью в одном времени с нами.
Мулы плелись совсем понуро. Словно псы в жару, они вываливали языки, с трудом вытягивая копыта из жирной жижи. Тенсинг и Вангду все чаще требовали остановки. Вангду хотел устроить привал прямо на тропе, в джунглях. Но я знал, что впереди где-то есть деревня, и поэтому торопил спутников.
— Долго еще идти? — спросил я Вангду. Тот безнадежно махнул рукой:
— Очень далеко и все время в гору.
Ужасно не хотелось ночевать в тропической долине, кишащей москитами.
— Попробуем дойти!
Я переложил на своего мула несколько тюков, сняв их с его несчастных товарищей по походу, и двинулся впереди каравана.
Довольно скоро тропа отклонилась от берега реки и пошла вверх. Лианы стали потоньше — обычно такие растут в более умеренном климате. Еще выше джунгли исчезли, уступив место соснам. И вот мы вынырнули на альпийский луг. Появилось поле, а за ним белая масса монастыря в окружении деревьев и розовых цветов гречихи. Чуть ниже виднелись несколько домиков, уже затененных начинавшимися сумерками.
Это место называется Миндже, и оно лежит у подножия перевала Пелела…
Гречишное поле дышало свежестью, когда на заре мы покидали дом. Сразу за полем начался густой темный лес. Тропа вначале ползла зигзагами, а потом круто пошла по вырубленному в скале карнизу, поросшему мхом; вода хлюпала под ногами. Сверху спускались замшелые лианы и цепкие воздушные корни деревьев.
Вираж за виражом мы поднимались в мир, где висевшие в воздухе холодные капельки конденсировались, покрывая деревья и камни волглой, словно морские водоросли, зеленью.
Мы оказались в краю вечного тумана. Летом и зимой горы тонут в облачности; деревья растут беззвучно, и даже бег потока приглушает ватное одеяло тумана. Единственные обитатели этого странного уголка — черные гималайские медведи.
Дорога забирала все круче. Под каким углом? Какая высота уже — тысяча или две? Мулы, вытянув шеи, упрямо карабкались вверх, отталкиваясь от каменистой почвы задними ногами.
Сил больше не осталось, и я решил в конце концов сесть верхом. Но из этого ничего не вышло: мул, как и я, хватал воздух ртом и останавливался через десять шагов. Он набирал силы для следующего рывка и вновь останавливался, шатаясь.
На каждом вираже я задирал голову в смутной надежде угадать близкую вершину. Но горы как чайник: тот ни за что не закипает, если сидеть и сверлить его взором. Вершина должна «вызреть»…
Я заметил, что дышится с трудом. Значит, близка отметка «3 тысячи метров». Но каменистая тропа упрямо лезла все выше и выше, виляя между стволами деревьев, чьи верхушки смазывал туман.
К концу четвертого часа мучительного подъема я уловил давно ожидаемые признаки близости вершины: клочки ваты на ветвях кустарников и молитвенные флаги признательных восходителей, поставленные во славу «коней ветра» — воинственных божеств, живущих на горных пиках.
На перевале стояла каменная пирамида, насыпанная поколениями пилигримов, воинов, торговцев и одиноких путников. Это был единственный путь, соединяющий Центральный и Западный Бутан.
Я тоже добавил в пирамиду свой камень и рухнул в изнеможении у подножия, поджидая Тенсинга и Вангду с мулами.
Вот и они. Тенсинг улыбается во весь рот. Вангду жалуется на возраст — с каждым разом перевал дается все тяжелее…
Когда мы втроем встали на гребне Черных гор, туман, словно по мановению волшебства, поднялся, и мы могли полюбоваться местами, оставшимися за спиной. Для меня — навсегда. Насколько хватало глаз, в небо врезались острые пики, покрытые темным лесом. Бутан — это целый континент, поднятый по вертикали, где люди вынуждены искать убежища в узких щелях долин. Невероятный, трудновообразимый край!
На юго-восток спускались альпийские луга. Я с удивлением увидел, что они засеяны не травой, а крохотными — 15 сантиметров, не больше — ростками бамбука. Твердые столбики сливались в сплошной ковер.
На окраине деревеньки паслись красивые кони; здесь жили королевские пастухи. Пока мы отдыхали на перевале, появились трое мужчин. Они молча полюбовались моими камерами, потом сказали, что утром на бамбуковом поле, совсем рядом с домами, застрелили крупного медведя. Я пошел взглянуть на него. Медведь — черный, с белым треугольником под шеей — был и в самом деле огромен. Тенсинг отвернулся. — Какой грех! — пробормотал он. Душа буддиста страдала от этого зрелища. За перевалом Пелела начиналась территория крепости Тонгса. Это самый крупный из бутанских дзонгов, долгие столетия он внушал страх и уважение.
Пенлопов (правителей) Тонгсы, прославленных воинов, чаще других избирали дебами страны. Так было до 1907 года, когда пенлоп по имени Ургьен Вангчук, дед нынешнего короля, провозгласил себя гьялпо — наследственным монархом Бутана.
Джон Клод Уайт, британский атташе в Сиккиме, был приглашен на коронацию в Пунакху. В церемониальном зале дзонга пенлоп Тонгсы, сидя на троне, по очереди принимал подарки от глав 32 бутанских крепостей и настоятелей главных монастырей.
Уайт рассказывает, что дарители гордо бросали подношения на пол, когда громко называли их имя. Свертки тончайшего шелка из Бумтанга, мешки с шерстью и хлопком, ящики ценнейшего тибетского чая, мешочки с золотой пылью кучей громоздились у подножия трона.
Каждый, вассал преподносил затем королю белый церемониальный шарф. Когда кортеж дарителей иссяк, король и далай-лама благословили котел с пивом, предназначенный для угощения присутствующих. Таков был ритуал признания пенлопа Тонгсы королем всех цитаделей, монастырей, деревень и жителей Страны дракона.
По эту сторону Пелела оставался «новый Бутан» с современной дорогой и строящейся столицей. Дальше лежали иные края — Центральный Бутан, замкнутый со всех сторон высокогорьем, отрезанный от внешнего мира. Здесь свои традиции, свои диалекты, свои нравы.
Как обычно, дорога спускалась вдоль реки. Километров десять мы петляли по берегу, заросшему величественными кедрами.
