Мишель Пессель - Путешествия в Мустанг и Бутан
Дрокпа проводят всю жизнь на вершинах гор, никогда не спускаясь в долины. Стада баранов, коров, яков и дзо (помесь яков с коровами) обеспечивают их существование. Они все время находятся в движении, следуя странному ритму перегонов: летом идут по хребтам на север, до вечных снегов и ледников на высоте 4–5 тысяч метров, а с приближением зимы начинают медленно откочевывать к югу, примерно на 150 километров, минуя деревни и ночуя на перевалах в палатках из коричневого ячьего фетра.
Таким образом, кочевники Центрального и Западного Бутана остаются все время на одной высоте, меняя лишь широту.
Население Бутана состоит из двух народностей. У каждой свои обычаи и свой диалект. Между тем разделяют их всего несколько сот метров, правда, по вертикали. Единственными постоянными местами привалов кочевников остаются монастыри, там происходит их общение с сельским населением долин. Кочевники платят в монастырях налоги дзонгам и снабжают их молоком, маслом и мясом. Высокогорные жители пасут также королевские стада и скот, принадлежащий крепостям.
Нет нужды говорить, что они практически не имели контактов с чужеземцами. Выглядят они куда более сурово, чем обитатели дзонгов. Каждая долина имеет два склона, и на каждом склоне свое кочевое племя. Таким образом, в Бутане произошло «поэтажное» этническое распределение. Действительно, переваливая через новый хребет, мы всякий раз встречали новых кочевников.
Мне очень хотелось поближе узнать этих практически неведомых миру людей, поглубже проникнуть в их странную жизнь, попробовать понять, что они испытывают, глядя из своего высока на крепкие дома в долинах. Откуда это нежелание смешиваться с крестьянами и знатью — настолько, что даже продукты собственного труда они обменивают при посредничестве монастырей?.. К сожалению, войти с ними в контакт пока не удалось.
Мулы снова навьючены, мы начинаем спускаться по крутому склону в заросшую долину. Туман отступил, и впервые открылась во всей красе массивная стена Черных гор. Колоссальный хребет делит Бутан пополам и тянется почти ровным барьером до самой индийской границы. Через день-два мы заберемся на перевал, чье название то и дело возникало в наших разговорах, — знаменитый Пелела, лежащий на высоте 3300 метров.
Вскоре дорога нырнула в густые джунгли, становившиеся все более мокрыми по мере снижения. Черные горы исчезли из виду. Рядом с тропой зарокотала река, устремлявшаяся в долину. Окрестности стали похожи на верховья Амазонки, которые так любят публиковать иллюстрированные журналы. В воде мокли низкие ветви и стволы срубленных деревьев, опутанные ползучими растениями.
За несколько часов холод вечной зимы сменился удушающей жарой тропиков. Как будто мы за два дня перелетели из пустынных долин Мексики, покрытых кактусами, к сосновым лесам Альп, сделали по дороге остановку в девственных лесах Новой Гвинеи и оказались в бассейне Амазонки.
С утра не встретилось ни одной деревни, ни единого дома, вообще ни одной души. Вокруг расстилался огромный ботанический сад, в котором нас бросало то в жар, то в холод. Нигде в Гималаях мне не доводилось видеть такого растительного разнообразия. В мире вообще вряд ли сыщется столь экстравагантное место — разве что в соседнем с Бутаном Сиккиме. Там ботаники и энтомологи обнаружили редчайшее сочетание деревьев, растений и насекомых. Я лично уверен, что Бутан раскрыл бы природоведам еще более удивительные феномены: топография здесь более вычурна, чем в Сиккиме, а климат поэтому богаче оттенками. Бутан еще ждет своих первооткрывателей.
Природные крайности объясняются редким сочетанием перепадов высот и рельефа, играющих роль естественных «загородок» и «ширм» для дождей и ветров. Так, две лежащие рядом долины резко отличаются флорой в зависимости от того, под каким углом они повернуты к солнцу, а третью долину на той же высоте ветер превращает в пустыню. Теплые ветры несут сюда влагу с Индийского океана и Бенгальского залива. Здесь впервые за тысячи километров они встречают преграду — дождевые облака наталкиваются на непреодолимый барьер бутанских Гималаев. В засушливый Тибет они не проникают, поскольку последние капли падают на южные склоны бутанских хребтов. Западная и центральная части Гималаев менее подвержены действиям муссонов и не столь экзотичны, как Сикким и Бутан.
Мы спускались вдоль «амазонского» потока, поминутно оскользаясь в дождевых лужах, завязая в океане нагретой грязи. Сквозь древесную кровлю слабо процеживался зеленоватый свет, лица задевали лианы. Плотный подлесок из пальм и папоротников скрывал до половины липкие стволы в три-четыре обхвата, обмотанные орхидеями и десятками других паразитов. В этом неистовом мире растения пожирают друг друга. Мулы выглядели не крупнее кошек под сводами зеленых кафедральных соборов; они ступали крайне осторожно, пугливо озираясь на нас. Где вы, песчаные пляжи Мачу, пахучий сосновый ветер, озеро с лотосами и зелень лугов? Неужели мы в самом деле видели их?
Если вам доводилось шагать целый день или несколько дней подряд, то вам, очевидно, знакомо оцепенение, в которое впадает мозг после тяжкой дороги. Я одолевал милю за милей, словно робот, тело механически повторяло одни и те же движения. Мозг подстраивался под этот ритм и уже с трудом отзывался на внешние раздражители. Поэтому я с таким изумлением смотрел сейчас на окружающие декорации. Маленькие пучки травы вдруг сделались родными и близкими — это была единственная привычная деталь в мире тропического буйства.
Первые дни я часто вспоминал мир, оставшийся позади, в Тхимпху, и терявшийся теперь в туманной дымке воспоминаний. Воспитанный в Англии, я с ранних лет полагал, что подлинный мир где-то в другом месте. Многие знают, что мышление англосаксов склонно к мечтательности — возможно, потому, что они проводят четкую грань между работой и удовольствием, отделяя действительность от вымысла. Латиняне, те легко смешивают удовольствия с делами, религию с любовью и действительность с грезами.
Я был воспитан на мечтах, как другие — на бульоне. В результате самые экзотические формы действительности не вызывали у меня ни малейшего восторга: все это я уже успел «просмотреть» в мечтах. Короче, когда в 20 лет я изнемог в мире грез и смог начать наконец собственную жизнь, я потерял способность удивляться.
Я и в Бутан стремился затем, чтобы увидеть наяву страну, давным-давно запечатленную в мечтах.
Некоторые смотрят на путешествия как на бегство от жизни. Для меня они — реальное воплощение вымышленного мира, нарисованного ребячьим воображением; погружение в чудеса, в которые, повзрослев, мы перестаем верить. Сказочные замки заменяются заводами или рабочими столами (что по сути одно и то же), а прекрасные принцессы теряют пряничный флер. Мы сознательно разрушаем свою мечту. Но вот сейчас, во второй половине XX века, здесь, в Бутане, я оказался среди королей, лучников и крепостей, не созданных фантазией, а живущих реальной жизнью в одном времени с нами.
