Фарли Моуэт - Следы на снегу
Так говорил Ангутна, и большинство людей его племени согласилось с ним. И все же, когда гость поехал обратно, с ним отправились две семьи. Они вернулись еще до весеннего таяния снегов и принесли с собой такое богатство, что трудно было даже поверить: ружья, ножи из стали, латунные чайники и много других вещей.
А кроме всего прочего принесли то, о чем и сами не подозревали.
Это была болезнь, проникавшая в легкие и медленно выгонявшая из тела жизнь. Ее называли Великая Боль[36], которая налетала на жителей равнин подобно жгучему ветру. За лето она погубила более половины тех, кто населял Великие равнины.
Многих выживших охватила паника; посчитав свою землю проклятой, они бежали на восток, ожидая найти помощь у белого человека. Научившись от него новому образу жизни, они превратились в трапперов и стали есть еду белого человека. А вместо Тукту они теперь преследовали другого зверя — Терриганьяка, песца. В прежние времена люди равнин всегда считали песца другом, оживлявшим бескрайние и пустынные равнины своим лаем. Из века в век песцы и люди жили в тех краях вместе и не ссорились. Теперь же люди накинулись на Терриганьяка и стали жить, продавая шкуры своих бывших друзей.
Вначале Ангутна и еще несколько семей пытались жить по-прежнему на старом месте, но голод все чаще и чаще навещал их, а однажды по осени олени совсем не пришли в их края. Говорили, что так получилось потому, что слишком много оленей перебили новыми ружьями, оказавшимися теперь в руках северных народов — индейцев и эскимосов, но Ангутна считал это следствием гнева Тукторьяка. Так или иначе, но и последние оставшиеся на равнинах эскимосы были вынуждены последовать за теми, кто еще раньше бежал на восток, и стать трапперами, живущими охотой на песца.
Когда оставшиеся в живых после долгого похода подошли к иглу, расположенным в нескольких милях от фактории в устье реки Тюленьей, они надеялись, что их тепло встретят и накормят, ибо всегда законом Севера было делиться пищей и кровом с теми, кто их не имеет.
Но эти надежды не оправдались. Той зимой песцов было немного, в капканы они попадали редко. И люди, решившие жить песцовым промыслом, почти так же страдали от голода, как и те, кто с трудом добрался до них с запада.
Ангутна построил небольшое иглу для своей семьи, но это было темное жилище, где жизнь омрачали грустные думы. Для ламп не хватало жира, почти ничего не доставалось и желудкам. Ангутна, некогда великий охотник, был вынужден жить трудами других, потому что даже пожелай он последовать примеру трапперов, то никак не смог бы ставить капканы на песцов. Ведь Терриганьяк был его Помогающим Духом, и жизнь всех песцов для него была священна. Все охотники, кроме него, обходили свои капканы, и если им везло, туда попадались песцы, чей мех они выменивали на еду. Иногда часть этой еды выделяли жене Ангутны, но Ангутне нечем было отдарить людей.
К Кипмику новая жизнь была столь же сурова. Песец, всегда пользовавшийся полной свободой, теперь днем и ночью лежал в иглу, привязанный к вбитому в снежный пол шесту. Повсюду в округе на его собратьев были расставлены капканы, и множество охотников с ружьями, не задумываясь, пустили бы в него пулю, чтобы прокормить свою семью. Хотя Кипмик и начинал уже стареть, мех его оставался более густым, мягким и длинным, чем у любого другого песца, когда-либо жившего в тех краях.
Зима все не кончалась, последние песцы ушли, и тогда всех, кто пытался жить охотой на них, настиг голод. Семье Ангутны перестали перепадать даже редкие крохи, а сам Ангутна так исхудал, что мог уже только сидеть, не двигаясь, в своем холодном иглу и вспоминать о былом. Порой его взгляд задерживался на свернувшемся белым меховым клубочком Кипмике, и губы его беззвучно шевелились — он обращался с мольбой к Помогающему Духу. Иногда песец поднимал голову и отвечал взглядом человеку — может, он тоже просил вернуть ему прежнюю, отнятую теперь свободу…
Местный скупщик мехов прослышал о сказочной красоте песца, который живет в стойбище, и как-то заехал туда на собачьей упряжке, дабы убедиться, правда ли это. Он вошел в иглу Ангутны и только увидел свернувшегося на полу Кипмика, как сразу загорелся желанием заиметь его великолепную шкуру.
Ему неловко было глядеть в огромные глаза изголодавшихся детей Ангутны, видеть их вспухшие животы. Он с жалостью относился к людям, пострадавшим в эту зиму от голода. Но чем он мог помочь? Хранившееся на складе продовольствие принадлежало не ему. Хозяином была нанявшая его компания, и он не мог отдать ни фунта муки, не получив взамен меха.
Ангутна встретил гостя улыбкой, еще больше натянувшей кожу, которая и так уже плотно обтягивала его широкоскулое лицо. Ибо и в горе человек должен достойно приветствовать гостя в своем доме. Но песец повел себя иначе. Может, он учуял запах смерти, что источали руки скупщика, через которые прошло столько шкур его собратьев. Он отполз в сторону, насколько позволяла привязь, и застыл у стены иглу, сжавшись, как кошка, столкнувшаяся нос к носу с гончей.
Белый человек заговорил о том, какие трудные времена настали для родичей Ангутны, о том, что песцы попадаются редко, а оленей совсем не стало. Потом он обернулся и кивнул на Кипмика.
— У тебя тут хороший песец. Никогда не видел лучше. Если ты продашь его мне, я смогу заплатить за него… целых три мешка муки и, думаю, еще десять, нет — пятнадцать фунтов жира.
Ангутна все еще улыбался, но неизвестно, какие мысли проносились у него в голове, спрятанные за непроницаемым выражением лица. Он не стал прямо отвечать белому человеку и перевел разговор на пустяки, внутренне борясь с собой: пища… довольно пищи, чтобы жена и дети прожили до весны. Может быть, он даже верил, что принесенная белым человеком сказочная надежда была делом Помогающего Духа. Кто знает, о чем он думал тогда…
Скупщик благоразумно не стал больше возвращаться к разговору о Кипмике, но, выйдя наружу к ожидающим его нартам, приказал своему помощнику-эскимосу отнести маленький мешочек муки в иглу Ангутны. А потом вернулся на факторию в устье Тюленьей реки.
Вечером того дня Эпитна разожгла костерок из ивовых прутьев у входа в лаз иглу и поела вместе с детьми пресного хлеба, испеченного из муки, смешанной с водой. Она принесла лепешку и Ангутне, все так же неподвижно сидящему на лежанке, но он не стал есть, а вместо этого кинул лепешку песцу. Кипмик мгновенно проглотил хлеб, потому что тоже давно голодал. Потом Ангутна сказал как бы про себя:
— Значит, так должно быть.
Эпитна поняла. Женщина распустила волосы, и они закрыли ей лицо. Едкий дым от костра окутывал четыре сидящие на лежанке фигуры. Маленькие язычки пламени почти не давали света, и Ангутна едва мог различить движения своих рук, но его пальцам не нужен был свет, они на ощупь плели Петлю Освобождения.
