По Северо-Западу России. Том I. По северу России - Константин Константинович Случевский
Новый, недостроенный собор не может выдержать сравнения со старым: это — заурядная небольшая церковь, скорее комната, чем церковь, имеющая сени, отделенные перегородкой, и украшенная очень немногими иконами; в старом соборе их много, и если не озаботиться о перенесении их или починке крыши, то предстоит неминуемое и скорое разрушение, так как дождевые потоки уже разрисовали сиротеющие стены храма своими сталактитными изображениями. От стен веет сыростью, несмотря на широкий доступ сквозному ветру в храме.
Поморы в общем живут безбедно. У некоторых замечаются даже предметы роскоши; у одного из богатых хозяев - поморов имеется семь шняк, три шхуны и две промысловые яхточки; дом убран чисто и красиво; вообще поморские дома могут похвастать обстановкой: занавеси, зеркала и мягкая мебель — не редкость у хозяев промыслов. Живут поморы обыкновенно в нижнем этаже, по праздникам переходят в верхний и тут принимают гостей; одним из существенных украшений является гладко вычищенный самовар; он ставится на почетном месте. Наряжаться любят жены и дочери не только хозяев, но и простых работников — «покручников», так что если верить рассказам, то почти все, что остается свободным от заработков, расходуется на одеяние. Яркость цветов действительно поразительна; как и во многих местах Севера, местный жемчуг, вылавливаемый в реке Поньке, в пятидесяти верстах отсюда, составляет одно из любимых украшений; шелковой и золотой ткани тоже очень много. Здесь, как и везде, любят «песни играть», и во всякое время на берегу, под рокотанье порога, с разных сторон слышатся песни.
Жемчужница, Unio margaritiferus, по словам профессора Гримма, очень распространена в прозрачных, светлых водах речек нашего Северного края, и подтверждение этому имеется действительно в богатых нарядах олонецких и архангельских женщин; особенно славятся жемчужницами речки Сюзьма, Сума и Повенчанка; добыча же жемчуга наиболее развита в Коле. Ловят жемчужницу или «ракушницей», — деревянной рамой, снабженной ножом, помощью которой сцарапывают ракушку с каменистого дна, или просто руками, обходя известные места и пользуясь светом полуденного солнца. У промышленников имеется даже нечто вроде особого одеяния с принадлежностями лова; надо иметь много опытности, чтобы по наружному виду раковины судить о том, есть ли в ней жемчуг, и не вскрывать понапрасну; попадаются жемчужины до 100 рублей ценой, но редко; сбыт жемчуга обеспечен всегда.
Жителей в Кеми около 1.000 человек. Как и значительная часть побережья Белого моря, Кемь в свое время служила вотчиной Марфы Борецкой, и в 1450 году отдана ею Соловецкому монастырю, о чем и свидетельствует хранящаяся в монастыре «вкладная крепость» с вислыми свинцовыми печатями. На этих древних документах зачастую не обозначалось ни числа, ни года; не более точны были и межевые знаки; определялось, например, что уступаются те «два лука (или две обжи, каждая длиннику 126, а поперечнику 32 сажени) земли, где Пареенка да Першица живут». Следовательно, эти сгинувшие Пареенки да Першицы — тоже исторические данные. В 1597 году вторглись сюда «коянские немцы», то есть финляндцы из города Кояна, прячем были побиты соловецкий воевода Озеров и бывшие с ним стрельцы. Новое нападение последовало год спустя, но воевода Аничков отбился; в 1657 году Соловецкий монастырь, по-видимому, сильно интересовавшийся Кемью, поставил здесь острог и снабдил его пушками, пищалями и припасами. Сохранилось сведение, что острог этот напором льда снесен в 1763 году. С 1785 года Кемь — уездный город, и открывал его бывший в то время олонецким губернатором Державин, едва не потонувший при этом случае.
Хотя Кемь считается одним из лучших уездных городов Архангельской губернии, тем не менее летом нет в него въезда в экипаже. Михайлов, пробывший здесь целое лето, утверждает, что он видел одну только лошадь, занятую развозом водки на санях. Он был счастливее путешественников, бывших здесь в 1885 году: они не видели ни одной лошади. По его словам, гористая местность Кемского уезда, дальше, вглубь страны, выработала даже особый тип архангельских горцев, а близость моря, опасного моря, воспитала замечательных моряков. От Кеми до Онеги и по всему Кандалакшскому заливу на протяжении 500 верст нет вовсе сухопутных дорог, и все сообщение происходить на карбасах, для чего приблизительно на 40 верстах расстояния устраиваются почтовые пункты; гребут опять-таки только женщины, которые могут сделать в сутки 120 верст, работая в две смены. По окраинам города имеются кое-где огороды, где растут: морковь, редька, репа и брюква; по-видимому картофель — корнеплод слишком нежный для этих широт; капусту тоже привозят, и цена ей около пяти рублей за сотню кочней. Но и Кемь — некоторым образом юг относительно недалекого Мурмана, потому что в одном из становищ морского побережья Ура, морковь уже не вызревает, и люди ограничиваются только тремя остальными овощами. Говорят, впрочем, что в этой далекой Уре в 1873 году не без успеха пытались сеять ячмень.
Легко, конечно, относиться саркастически к этой скудости и угрюмости страны двухмесячной ночи; наезжающим легко судить о том, что измаянный работой, часто становящийся лицом к лицу со смертью в океане, со смертью в становище в образе цинги или скорбута, помор — лишнее выпьет. Но что за сила воли таится в этих людях; каких только подвигов нельзя ожидать от них! В 1850 году в «Архангельских Губернских Ведомостях» было напечатано, что кемский мещанин Михаил Никитин вдвоем с женой ходил на шняке на Новую Землю. В тридцатых годах умер тот Старостин, который проводил зимы на Шпицбергене в течение целых сорока лет. Это ли не люди, это ли не характеры, это ли не моряки?
Типы поморов.
Существует любопытное местное предание, напоминающее отчасти легенду о Вильгельме Телле; это — рассказ «О сорока рукавицах». Дело в том, что шведы пришли по обыкновению на реку
