Роберт Стивенсон - В южных морях
Наш сосед на этом представлении, Караити, несколько напоминает его бутаритарианское величество фигурой и чертами лица, такой же дородный, бородатый и азиатский. По характеру представляется полнейшей противоположностью ему: он сметливый, улыбчивый, общительный, веселый, трудолюбивый. На своем острове трудится как раб, а народ заставляет трудиться, словно надсмотрщик. Проявляет интерес к идеям. Джордж-торговец рассказывал ему о летательных аппаратах. «Это правда?» — спросил Караити. «Так пишут в газетах», — ответил Джордж. «Ну что ж, — сказал Караити, — раз тот человек сделал это с помощью машин, я смогу сделать без них» — и, соорудив крылья, привязал их к плечам. Подошел к краю пристани, бросился в небеса и плюхнулся в море. Жены выловили его, потому что крылья мешали ему плыть. «Джордж, — сказал он, остановясь по пути к оставленной одежде, — Джордж, ты солгал». У него было восемь жен, так как его маленькое королевство все еще держится древних обычаев; но когда об этом сказали моей жене, он смутился. «Скажите ей, что я привез только одну», — взволнованно попросил Караити. Черный Дуглас очень нам понравился; и услышав новые подробности о происшедшем, увидев собственными глазами, что все оружие в летней гостиной спрятано, мы с еще большим восхищением смотрели, как виновник беспорядков ходит вразвалку по враждебному городу на своих больших ногах, с улыбкой на большом лице, очевидно, безоружный и определенно слышавший о пьянстве, он остался на своем острове, поэтому его вассалы приехали на празднество без главы и увенчали собой свиту Караити.
26 июля, пятница. Вечером в темноте певцы с Макина промаршировали по дороге перед нашим домом, распевая песню о принцессе.
Этот день настал; она родилась сегодня; Ней Камаунаве родилась сегодня — прекрасная принцесса, королева Бутаритари.
Мне сказали, что так повторялось бесконечно. Песня, разумеется, была не ко времени и представляла собой просто-напросто репетицию. Но она была еще и серенадой, изысканным знаком внимания к нам от нашего нового друга Караити.
27 июля, суббота. Мы объявили о том, что покажем вечером в церкви сеанс волшебного фонаря, и по этому случаю король нанес нам визит. В честь Черного Дугласа (полагаю) вместо обычных двух телохранителей с ним было четверо, и этот отряд представлял собой диковинное зрелище, плетясь за ним в соломенных шляпах, юбках и куртках. Трое несли винтовки на ремнях прикладами вверх, дула угрожающе смотрели в жирную спину короля, четвертый повесил оружие на шею и держал его сзади обеими руками, будто спинодержатель. Этот визит затянулся очень надолго. Король, уже не возбужденный джином, ничего не делал и не говорил. Сидел расслабленно в кресле и покуривал сигару. Было жарко, дремотно, ужасно скучно, оставалось только выискивать в выражении лица Тебуреимоа ка
кие-то сохранившиеся черты мистера Трупа. Его, орлиный нос с грубо сплюснутым кончиком, казалось, пахнул ночными убийствами. Когда король уходил, Мака обратил мое внимание на то, как он спускается по лестнице (похожей на трап) с веранды. «Старик», — сказал Мака. «Да, — ответил я, — но, думаю, еще не старый». — «Молодой, — сказал Мака, — лет сорока». Потом я слышал, что он скорее всего еще моложе.
Пока шла демонстрация волшебного фонаря, я скрывался в темноте даже без обычного. Голос Маки, взволнованно объяснявшего диапозитивы со сценами из Библии, казалось, заполнял собой не только церковь, но и всю округу. Больше не раздавалось ни звука. Вскоре вдали послышалось пение, оно стало приближаться, вблизи по дороге пошла процессия, жаркий, чистый запах мужчин и женщин приятно овевал мне лицо. На углу люди, привлеченные голосом Маки и вспышками света в церкви, остановились. Было ясно, что подходить ближе у них нет желания. Полагаю, то были макинцы — закоренелые язычники, презирающие миссионера и его деятельность. Однако вдруг от компании оторвался один человек и вбежал в церковь; в следующий миг за ним последовали еще трое; в следующий — группа около двадцати человек неслась со всех ног. Таким образом, маленький отряд язычников замер в нерешительности на углу и растаял перед соблазном волшебного фонаря, словно ледник весной. Самые закоренелые тщетно насмехались над дезертирами; трое убежали в виноватом молчании, но все-таки убежали; и когда предводитель обрел наконец разум или власть, чтобы привести свой отряд в движение и вновь заставить петь, он продолжил путь по темной дороге в значительно уменьшившемся количестве.
Тем временем светящиеся изображения появлялись и исчезали. Какое-то время я стоял незамеченным в задних рядах зрителей и услышал прямо перед собой голоса двух любовников, следивших за этим зрелищем с любопытством, мужчина играл роль толмача и (подобно Адаму) соединял ласки с объяснениями. Диких зверей, особенно тигра и давних любимцев школьников соню и мышь, приветствовали радостными возгласами; однако больше всего вызвала удивление и восторг библейская серия. Мака, по мнению его огорченной жены, оказался не совсем на высоте положения. «Что случилось с этим человеком? Почему он молчит?» — воскликнула она. Молчал он, видимо, потому, что был потрясен громадностью открывшейся возможности, у него голова закружилась от счастья, и хорошо или плохо справлялся он со своей задачей, демонстрация этих благочестивых «призраков» заглушила во всех частях острова голос циника. «Да ведь это значит, — говорили повсюду, — это значит, что в Библии все правда!» И когда мы вернулись впоследствии, нам сказали, что это впечатление все еще живо, и те, кто видел волшебный фонарь, рассказывают о нем тем, кому не довелось. «Да, это все правда, все это происходило на самом деле, мы видели». Довод этот не такой уж наивный, как кажется, я сомневаюсь, что эти островитяне знакомы с какими-то способами изображения, кроме фотографии, поэтому картинка, где представлено событие (по старому принципу мелодрамы — «камера не может лгать, Джозеф»), служит веским доказательством того, что оно действительно происходило. Это тем более вызвало у нас удивление, поскольку многие из наших диапозитивов были до нелепого грубыми, и один (Христос перед Пилатом) был встречен смехом, к которому вынужден был присоединиться даже Мака.
28 июля, воскресенье. Караити пришел просить о повторении «призраков» — это слово стало общепринятым — и после того, как получил обещание, повернулся и покинул мой скромный кров, даже не попрощавшись. Выказывать обиду я счел
неразумным; прошедшие времена были слишком тяжелыми, нынешние оставались неопределенными, а сын королевы Виктории обязан был поддерживать честь дома. Я был ослом в львиной шкуре, я не мог рычать на языке островов Гилберта, но был способен вызывающе смотреть. Караити заявил, что не хотел никого обидеть, извинился убедительно, искренне, на джентльменский манер, и тут же успокоился. Показал нам кинжал и объявил, что придет назначить цену за него завтра, потому что сегодня воскресенье, подобная щепетильность язычника удивила меня. Он сказал с проказливым видом, что этот кинжал «хорош для заклания рыбы», и мы решили, что он говорит о двуногой рыбе. По меньшей мере странно, что в Восточной Полинезии слово «рыба» является общепринятым эвфемизмом для обозначения его острова, Караити позвал двух вассалов, дожидавшихся его снаружи, и они определили ее в четыреста пятьдесят человек, но (добавил весело Караити) скоро будет гораздо больше, потому что все женщины в интересном положении. Задолго до того, как мы расстались, я совершенно забыл о его оскорблении. Однако он помнил о нем, и по весьма любезному побуждению нанес нам на другой день долгий визит, а уходя, церемонно распрощался.
