Игорь Клех - Миграции
Но это все прелести — лучистый аверс страны восходящего над Альпами солнца.
Чело ее реверса бороздят морщины.
Самая заметная из них — уже упоминавшаяся натянутость отношений швейцарца с немцем (говорят, французская и итальянская части Швейцарии гораздо более повернуты лицом к своим соседям). Объясняют это тем, что швейцарцев очень напугали и не понравились в свое время 40 гитлеровских дивизий, нацеленных на Швейцарию в начале войны с Францией (швейцарцев от вторжения спасла тогда стремительность поражения Франции). Сегодня они не желают оказаться в экономической и культурной зависимости от самого могучего из соседей и не верят, что, войдя в кооперацию с ЕЭС, можно будет меньше работать и лучше жить.
Их консервативная логика и многовековая привычка к «самостийности» протестуют, ища в этом подвох. Немец же, напротив, подозревает швейцарца в малодушии и заскорузлости, в этом усматривая причину натянутости своих отношений с ним.
Другая морщина только наметилась и пока не особенно бросается в глаза. Когда мне сказали, что в Германии проживает сейчас 3 миллиона моих бывших соотечественников, я был поражен.
«Ну что ты, — сказали мне, — это не такая большая цифра, всего несколько процентов населения объединенной Германии, в котором доля иммигрантов сегодня составляет около 7–8 %. Для сравнения — в Швейцарии порядка 18–20 %».
Я чуть не сверзился со стула:
«Как?! Я-то полагал, что Швейцария не принимает эмигрантов, — а уж в таких количествах!..» — «Видишь ли, Швейцария — свободная страна, у нас, так исторически сложилось, очень демократические законы. Оттого здесь и чувствовали себя так привольно ваш Ленин и ему подобные. Потом налоги здесь, в зависимости от кантона, приблизительно вдвое ниже, чем в соседних странах, — поэтому на берегах наших озер селятся люди богатые или отошедшие от дел, в Цуге, Кастаниенбауме. Кантоны соперничают, кто создаст для них более выгодные условия, потому что и кантонам в результате это оказывается выгодным. Уборщица должна у нас получать не меньше 25 швейцарских франков в час, учитель гимназии получает вдвое больше, — переводчику о таких заработках не приходится и мечтать…»
Так вот отчего здесь попадается столько стаек девушек с индокитайской внешностью, дородных негритянок с детьми, молодых вьетнамских семей, русская речь в самых неожиданных местах Цюриха и Люцерна, в поездах — с сорняковыми новорусскими словечками вроде «конкретно» по всякому поводу, по непременному мобильнику! Да вы что же, швейцарцы, не слыхали об исключительных репродуктивных способностях представителей «третьего» и «второго» мира? Перемешивание неизбежно и полезно (потому в странах бывшего Советского Союза столько красавиц), но представляю, как вы будете озадаченно чесать затылок уже лет через двадцать, если не сумеете сделать их еще одной разновидностью швейцарского народа, — но то ваши проблемы, у кого их нет?
И все же самой глубокой рытвиной на лбу Швейцарии представляется мне ее непреходящая ровная озабоченность. Здесь ничего не попишешь — закономерный результат однобокого развития цивилизаций. Кое в чем швейцарцы превзошли даже Бисмарка. В Гамбурге мне случалось заходить в кабинет по сигналу светофора и выходить через другую дверь, но чтобы на почте в местечке под Люцерном выбивать еще билетик со своим номером в очереди, который зажжется на табло над одним из окошек, — это круто! Я чувствовал себя соринкой в механизме швейцарских часов, когда ткнулся к одному из свободных окошек — я хотел купить марку. В другой раз милая девушка, написав по моей просьбе, как сказать по-немецки «билет в оба конца», и поколебавшись секунду, поставила на лист бумаги исходящий номер. Такова ли плата за удобство и безотказное функционирование всего здесь?
Швейцария — самая спокойная страна на свете. Ее упрекают в отсутствии «культуры конфликта», в том, что они здесь не разрешаются, а гасятся, временно умиротворяются (как в старину мореходы заливали волну в шторм растопленным жиром). Что ж, определенный резон в этом есть. Швейцарских искателей приключений можно встретить на всех континентах, только не у себя на родине. Многие молодые швейцарцы до вступления в брак — отчаянные путешественники, средства им это позволяют. Такие нередко со священным ужасом смотрят на своих отечественных сидидомцев, жизнь которых от рождения до смерти протекает по установленному распорядку, как в растительном мире. (Я прожил как-то неделю в Базеле дверь в дверь с борделем, так и не догадавшись, пока мне не сказали, что за заведение кроется за дверью соседнего дома на тихой улочке.)
Но позволительно спросить: разве это не общий вектор всей западной цивилизации — элиминировать непредсказуемость будущего, обезопасить его, сделать жизнь управляемой? Швейцарцы — всего-навсего отличники в этой школе.
Я как-то высказался в том духе, что при таких чистых воздухе и воде большинство швейцарцев должны доживать до ста лет.
— Что вы, Игор-р, — сказали мне, — очень часто люди умирают у нас, едва перевалив за шестьдесят, не доживая до семидесяти.
Я вспомнил сразу в не слишком напряженном утреннем «траффике» городов одну непременную составляющую — вой сирены «скорой помощи», словно звук трубы ангела смерти, сошедшего со средневековых картинок «дане макабр» и собирающего дань на улицах богатого Цюриха, курортного Люцерна.
И я могу это объяснить только следствием изнурительной, возможно чрезмерной, самодисциплины. Нельзя безнаказанно слишком долго гасить спонтанность, ведь природа человека — тоже до известной степени «стихия», имеющая собственный, не раскрываемый логикой смысл. И хотя швейцарцы не любят круглых чисел, всяческих округлений (самый популярный вечерний блок новостей 1-го телеканала зовется «Без десяти десять») и стирания различий, спонтанность они прощают только своей капризной погоде и совсем маленьким детям, мирятся с проявлениями ее у чужестранцев, «нешвейцарцев» то есть, и рукой махнули на стихийные «штау» — в огороженной бетонными заборами, вынесенной на эстакады, загнанной в тоннели сосудистой системе Большого мира, — с которыми они ничего не в состоянии поделать.
В одном из цюрихских музеев хранится офорт Гойи «Disparate de Bestia», где на берегу озера в скалистых берегах изображена группка каких-то богато и странно одетых людей (купцов, ученых, знати, почетных горожан, ветеринаров — я не знаю), глядящих с изумлением, отвращением, опаской, будто примеривающихся к чумазому чудовищных размеров слону, выгнувшему бугром спину и виновато поджавшему хобот.
Уж не предсказал ли Гойя двести лет назад твою судьбу, Швейцария?
