Дмитрий Быстролетов - В старой Африке
Перед ними ширился огромный зеленый шатер с куполом, как у собора: высоко-высоко сплелись кроны гигантских деревьев, и люди стояли под ними как жалкие карлики — грязные, безмерно уставшие.
— В чем дело? — задохнулся Гай.
— Вот, — жестко каркнул Мулай.
В липкой зловонной жиже навзничь лежала молодая женщина. Она умирала: грудь редко и судорожно вздымалась, глаза были полузакрыты, у рта собиралась розовая пена. Рядом копошился годовалый ребенок, он сосал материнскую грудь. Его маленькие пальцы скользили в грязи, он беспрерывно ронял сосок, ворчал, плевался и чмокал. Из грязи торчала корзина с листами сырого каучука.
Гай наклонился к умирающей, механически стал считать пульс. К чему?.. Носильщики сняли тюки и кое-как пристроили их на пригнутых ветвях папоротника.
— Пусть кто-нибудь отнесет ребенка в деревню.
— Ночь приходит, далеко бежать.
— Я понимаю, Мулай. Мы теряем время. Но я не могу бросить ребенка. Понимаешь — не могу.
— А ты можешь двадцать четыре человека голодные ждать?
Гай бросил безжизненную руку, и она шлепнулась в грязь. Это был почти единственный звук. Лишь плевался и чмокал ребенок. Все молча ждали. Гай поднялся. Капрал был ниже его ростом, но шире в плечах, кряжистый. Они стали друг перед другом. «Первая проба сил. Еще как следует не вошли в лес — и уже начинается… А что будет дальше?» — думал Гай, глядя в горячие, как уголь, глаза Мулая.
— Капрал, не забывай про это! — Гай грязным пальцем коснулся медали на его груди.
— Про что?
— Про дисциплину. Береги дисциплину, капрал. Упустишь— погибнешь первым.
Оба перевели дух. Потом Мулай вынул ребенка из грязи, завернул его в папоротниковые листья и подал носильщику.
— В деревне нет люди. Это есть напрасно.
— Люди вернутся и найдут ребенка!
Потянулись томительные часы ожидания. Носильщики сели в грязь и не отрываясь смотрели на умирающую.
— Раздай пищу из неприкосновенного запаса, капрал. Здесь охотиться негде, и патроны надо экономить не меньше, чем пищу. Корми людей!
Молча жевали молочно-мясной порошок. Потом вдруг один сказал что-то, и тихий говор пошел по цепи понуро сгорбившихся людей.
— Что это они?
— Гудугуду нет. Мы есть одни.
Гай прислушался. Действительно, дробь гудугуду, слабо слышавшаяся еще сегодня утром, теперь смолкла. Они оторвались от обжитых мест.
— Он не вернется? Убежал от нас? — шепотом спросил капрала Гай.
— Куда бежать? Одно место — отряд, другое — концессия. Лес — звери. Он вернется.
И они продолжали сидеть в грязи. Женщина стала совсем плоской, труп погрузился в жижу и вскоре совсем исчез.
Наконец вернулся носильщик. Он вынырнул из листвы. Оставалось часа три светлого времени. Быстро вскинули тюки на головы и выстроились.
Капрал с палкой в руках вытянулся около черной дыры в листве и толкал в нее носильщиков одного за другим. Придерживая тюки на голове, те приседали и ныряли куда-то.
— Полезай, бвана, — указал рукой капрал Мулай.
Придерживая руками высокий шлем, Гай нагнулся и нырнул в нестерпимо жаркую вонь, потом невольно опустил руки в грязь и на четвереньках побежал вперед.
Глава 16. Этажи гилеи
Трудно коротко выразить впечатление, которое человек испытывает, войдя вглубь гилей, и еще труднее то, которое получает при выходе. Эти впечатления так сильны, многообразны и противоречивы, что возникающие чувства можно только перечислить. Легче всего это сделать в том порядке, в каком они возникают.
Так что же такое гилея? Ослепительная красавица?! Да. (Первая минута). Подавляющий великолепием дворец?! Безусловно. (Первый день). Дикое нагромождение кричащих красок и вычурных форм?! О, конечно! (Первая неделя). Приторно благоухающий клозет?! К этой мысли человек приходит через месяц. Каторжная тюрьма! Застенок в подвале! Зеленый ад! Ага, наконец-то! Ну, теперь видно, что вы пересекли большой лесной массив под экватором и знаете, о чем говорите.
Вы помните, что спутники Колумба закричали «Земля!» при виде какого-то острова и, сойдя на берег, опустились на колени и поцеловали землю. Перебравшись через Танезруфт, пустыню в пустыне длиной в пятьсот километров, люди при виде первого оазиса также кричат «Земля!» и испытывают желание поцеловать первый зеленый листок. Ну, так знайте же: при выходе из Итурийских трущоб, после пятисот километров пути, вы также испытываете этот взрыв чувств. Стоя спиной к зловещей черной стене леса, от которого до вас еще будут доноситься удушливые испарения, вы в первый раз выпрямитесь во весь рост и будете вдыхать полной грудью здоровый воздух саванны и жадно глядеть вдаль.
Экваториальный лес постоянно в цвету и в плодах. Лист живет два-три года, на дереве одни листья в почках, другие — в разных стадиях развития, третьи — в разных стадиях увядания; тут вечная весна и осень. Лес всегда многоцветен и богат. Верхний этаж — это жилище мелких птиц, которым не страшны орлы. Они окрашены природой под прелестнейшие цветы: куда ни глянь, они стайками носятся меж стволов и лиан. С утра и до вечера здесь неумолчно гремит тысячеголосый радостный хор — кажется, что все кругом не только играет красками и благоухает, но и чирикает, посвистывает, прищелкивает. Огромные бабочки порхают звездными скоплениями: меж стволов плывут и крутятся длинные изумрудные и рубиновые облака. После дождя взовьются первые сверкающие бабочки — и кажется, будто дождь смыл немножко краски с безумно ярких цветов и теперь они плачут разноцветными слезами. А потом солнце заиграет на бесчисленных капельках, птичий хор дружно грянет свою кантату, цветы яростно выбросят запахи, и они повиснут плотной стеной — и тогда экваториальный лес предстанет во всем своем великолепии перед очарованным человеком, который стоит, умиленный, восхищенный, пораженный, и думает: «Не волшебный ли это сон? О, какое счастье жить в этом мире!»
С самолета джунгли кажутся травяным ковром, над которым изредка возвышаются невысокие редкие деревья. На самом же деле это кроны высоченных деревьев. Они сдвинулись тесно, но все же не касаются друг друга. У подножья стволов — лианы, свои и «чужие», то есть те, которые проходят насквозь и уходят вверх, в невидимый отсюда солнечный санаторий. Здесь же колеблющиеся снопы лучей, которые прорываются сверху и шарят в прозрачной зеленой тени, и случайное дуновение ветерка, и умеренная приглушенность звуков. Раздается голос кукушки, глуховатое воркование голубей. Изредка каркнет большая птица, и снова тихо, жужжат осы, пчелы и шмели. Тишину нарушают резкие вопли обезьян и их неугомонная возня. Где-то высоко дунет ветер, а здесь зашевелятся и поползут в зеленом полумраке золотые снопы солнечного света и выхватят из тени то летящую по воздуху маму-обезьяну с детенышами на спине, то висящего на хвосте папу с крупными плодами в руках, то детишек, которые уселись на длинной ветви и деловито ищут насекомых друг у друга. Потом вдруг крик, смятение, бегство — и солнечный луч обнаруживает пятнистую спину крадущегося хищника.
