Мирослав Зикмунд - Перевёрнутый полумесяц
Пришел караван осликов. Они выстроились вдоль каскада желобов, опустив морды в воду. Вдруг один из них поднял голову, зафыркал и медленно направился в противоположный конец каскада. Там он бесцеремонно оттолкнул коллегу и снова принялся пить. Ослиный язык был предельно ясен: «Хочу воду самую чистую. Та, что в конце желоба, меня не устраивает!»
Глава восемнадцатая
Дай мне денег, Джонни!
Что поделаешь, но во всей Малой Азии нет другого древнего театра, столь живописно расположенного, как театр в Сиде. Он, правда, сохранился далеко не так хорошо, как театр в недалеком отсюда Аспендосе, зато прямо под его стенами шумит море. Театр высится на самом краю скалистого мыса, господствуя над бескрайним полем обломков, протянувшимся километра на три.
Мало сведений о прошлом Сиде дошло до наших дней. Но известно точно: это был город, разбогатевший на работорговле.
Возможно, что его развалины отпугивали археологов и те устремлялись к Пергаму, Милету и десятку других городов. Только в последние годы тут принялись за работу экспедиции Стамбульского университета. Но что это за работа! Мы всегда думали, что раскопки античного города, освобождение его от наслоений двух-трехтысячелетней давности дело деликатное, требующее максимума осторожности. Нам казалось, что рабочие каждый раз, поднимая кирку, трепещут, опасаясь повредить какую-нибудь реликвию далекого прошлого. Возможно, что такое представление об археологических раскопках сложилось у нас благодаря застекленным музейным витринам с надписями «Руками не трогать».
Но вот на наших глазах по развалинам Сиде в клубах пыли движутся тракторы, экскаваторы, грузовики подпрыгивают на перебитых колоннах, подминая шинами кружево коринфских капителей. Там трактор волочит на цепи великолепный архитрав, самосвалы сбрасывают со скалы прямо в море землю вместе с обломками камня, форму которому придавали руки древних греков и римлян. Все это оставляет впечатление визита слона в посудную лавку.
Вероятно, людям тут не до жалости. Им нужно поскорей добраться до самого основания этой свалки, растянувшейся на несколько километров. При этом нет возможности быть мелочным, отчего и приходится уничтожать тысячи мелких обломков, чтобы извлечь на свет божий вещи более важные. Возможно…
— Ну вот что, ребята, здесь, в Сиде, ставим точку на древности.
— И на этой чертовой дыре. Давайте хоть окунемся в море и смоем пыль. У меня ее полные ботинки.
Турецкая экономика
В двенадцати километрах за Манавгатом в глубь страны ответвляется неказистая дорога, одна из трех, что пробиваются от моря через хребет Тавр на анатолийское горное плато. Дорога резко и смело карабкается вверх и вскоре оказывается среди великолепного соснового леса. Трепетное дуновение, пропитанное запахом сосновой смолы, оживило нас. Каждая из этих черных сосен являла тут собою чудо жизни. С неприветливых камней сосны тянулись вверх, совершенно не прикрытые хвоей, которая могла бы сохранить им летом влагу.
Мы уже было смирились с мыслью, что часть ночи нам придется бодрствовать за рулем, как вдруг у дороги откуда ни возьмись появилось местечко как раз для двух машин, будто специально созданное для бивака.
— Тут даже дрова есть, значит разожжем костер… Ну и варвары же, однако! Подите сюда!
Присев на корточки, Роберт ощупывает ствол сосны.
— Мирек, будь добр, прихвати с собой фонарик!
Кто-то воткнул в ствол топор и вырвал огромный клок коры вместе с куском древесины. И, словно не довольствуясь этим, опалил рану огнем, раздражая дерево.
— А вверху — взгляни на эти дыры от веток! Их вовсе и не обрезали, просто выломили целиком сук. Вот они, ветки, лежат нетронутые. Зачем же уничтожили дерево, разве в Турции так уж много деревьев?
Утром оказалось, что это не единственное погубленное дерево. В лесах на склонах Тавра бесчинствуют, как безумные, сборщики смолы. Едва дерево подрастает, они отламывают у него ветки. Затем вырубают в стволе кусок древесины и опаливают рану огнем, чтобы дерево пустило больше смолы. Безжалостно поступают они и после того, как рана затянется. Рядом вырубают следующую, потом еще и еще, вокруг всего ствола, и так до тех пор, пока не перережут последний путь сокам, а следовательно, и жизни. Убитое таким способом дерево засыхает на корню, но продолжает стоять, пока его не сломает ветер. Куда оно упадет — это уж его печаль, потому что до него больше никому нет дела. В здешних горах живет слишком мало людей, чтобы использовать все сухие деревья на топливо. А вытаскивать столько дров по крутым склонам на дорогу, которая годится разве только для того, чтобы ломать машины, никому и в голову не придет. Пока в стране еще немного лесов, к которым ведут хорошие дороги. Там лес вырубают подчистую.
Сколько раз в этот день нам попадались источники без капли воды! Встретилась пустая, разваливающаяся деревня. Высохла вода, люди ушли. Уничтожены старые сосны, и очередь дошла до молодых.
Нужно же было добраться до самого Тавра, чтобы в полной мере ощутить весомость знакомых слов — турецкая экономика.
Первый перевал находится на высоте шестисот пятидесяти метров над уровнем моря, потом спуск, а затем уже начинается самое главное. Горы до небес, дорога узкая и разбитая, повороты такие, что нам едва-едва удается их одолеть с одного захода. Поворотов столько, что обозначать каждый в отдельности нет никакого смысла. Широта турецкой натуры здесь проявилась полностью. На щите написали: «Тегликели вирайлар» — «Опасный поворот», внизу добавили: «40 км», а теперь водитель выкручивайся, как знаешь. К чему стремился, то и получай, карта тебя предупреждала, что этот подъем — вспомогательная дорога, карта не скрывала от тебя, что все окрашенное в коричневый цвет — знаменитые горы Тавр.
За все время от восхода солнца мы встретили только две машины. Вот, вероятно, почему высоко в горах еще растут тихо и спокойно сосны, дубы и великолепные пихты… Стоп! А пихты ли это? Хвоя на них густая, твердая, удивительно пушистая. Толстые шишки торчат среди иголок, как свечки, ветви многолетних деревьев раскинулись шатрами, стволы гладкие и светлые… ну конечно же! Ведь это кедры! На таких величественных ветеранов туристы ездят любоваться в Ливан, хотя их там всего-то несколько сотен.
В пятидесяти километрах за Аксеки лес исчез совершенно. Здесь царство засухи. Земля напоминает выжженную степь, в которой лишь кое-где торчит несколько пожелтевших стеблей травы.
Но нет, это не трава! По каменистой земле бредет несколько человек, видимо семья. Чуть поодаль вторая, третья. Мужчины, женщины, дети с серпами в руках подрезают эти редкие стебли — горную пшеницу. Тщательно складывают они колоски в кучку — голодный урожай гор. Глядя на это поле — в нем по меньшей мере добрых два гектара, — на жалкие плоды «жатвы», мы начинали сомневаться: а собрали ли здесь хотя бы столько зерна, сколько весной было брошено в землю?
