Вадим Бурлак - Неизвестный Нью-Йорк. История. Легенды. Предания

Толпа никак не давала мне протиснуться к девушке с гитарой.

И все же я узнал ее, даже издали, со спины… Это была она! Та, о ком десять лет я вспоминал лишь изредка…

Распущенные темные волосы, фигура, поворот головы, движения рук по гитаре и голос…

Мы сделали выбор, никто не тужит.А тот, кто плетется, потом побежит.И в прошлое канет теперешний год.Весь строй расползается!Кто первый сегодня, последний пойдет.Времена-то меняются!..

Ее голос! Будто не пролетело десять лет…

— Джейн! Джейн!

— Вы ошиблись. Меня зовут Пэл. Вы действительно обознались или это ваш способ знакомства на улице?

— Нет-нет, я на самом деле ошибся. Я ищу другую. Вы так похожи…

— Идите с нами. Может быть, тогда и найдете свою Джейн…

Еще один митингующий

На Таймс-сквер веселый толстяк лет шестидесяти завлекал прохожих. Он размахивал короткими ручками, озорно подмигивал, щедро улыбался, доверительно заглядывал в глаза и протягивал людям маленькие розовые и зеленые листовки.

— Нет-нет, леди и джентльмены! Сегодня я не буду вам рассказывать о тайнах метагалактики и о шахматных дебютах Боба Фишера! — выкрикивал веселый толстяк. — Я даже не стану говорить о творчестве Жоржа Баланчина и о загадочной смерти моего незабвенного дядюшки, старого скряги и циника. Я не поведаю вам об искусстве составления букетов и о том, как лохматый гений Эйнштейн создал свою теорию относительности…

Веселый толстяк набрал в легкие побольше воздуха и торжественно провозгласил:

— Сегодня мое слово о вреде алкоголизма!

Он сделал паузу, и лицо его мгновенно преобразилось. Исчезла улыбка, в глазах появилась печаль.

— Нет, это не слова, это рыдания и стон! Смотрите на меня и кривите свои губы в ухмылке, с чувством омерзения. Смотрите, смотрите в эти красные кроличьи глаза. Смотрите на морщины на моем лице, как у беременной бегемотихи. Смотрите на распухший синий нос, как у старого павиана. А ведь мог бы быть и другим. И Голливуд ползал бы передо мной на коленях, чтобы я сыграл героя-любовника. А теперь своими трясущимися ручонками я даже не в состоянии расстегнуть женский бюстгальтер.

Толстяк снова перевел дыхание, словно готовясь к самой главной части своей обличительной речи.

— Изумляйтесь, осуждайте, бейте, плюйте, смейтесь, сострадайте! Жертвуйте на лечение алкоголиков!

«Шерифы»! Сами вы трусливые трепачи! Скоро дорога к нашему скверу и к этой стене станет для вас адской.

Лучше поднимайте лапки кверху и убирайтесь из нашей жизни!

«Мстители джунглей».

«Сами убирайтесь из нашей жизни! В четверг разберемся, для кого станет адской дорога к нашему скверу и стене. Готовьтесь к худшему. Не забудьте попрощаться со своими стариками.

«Шерифы»

«Вы — самый настоящий волшебник и чародей!

Кто может из смертных пожелать и через несколько часов оказаться в Пекине, Афинах, Дамаске, Токио?

А вы это можете! Позвоните нам — и авиакомпания «Ти-Даблъю-Эй» поможет совершить это волшебство».

«То другая была…»

Эта песня всюду преследовала меня в последние дни: звучала с экрана телевизора, с эстрады ресторана, где я ужинал, доносилась из магазинов и кинотеатров. Она залетала в мой гостиничный номер откуда-то с улицы, а может, из соседнего номера:

«Что теперь мне воды глубина?Все так ясно и пусто вокруг.То другая была… Этой не существует…»

Какой навязчивый мотив и слова… Приятель, отвозивший меня в нью-йоркский аэропорт, включил приемник:

«Что теперь мне воды глубина?Все так ясно и пусто вокруг…»

«Что, струсили, “Шерифы “? Мы ждали в четверг до девяти, и никто из ваших не появился. Если еще не померли от страха, приходите в сквер после бейсбольного матча.

“Мстители джунглей “».

И настало индейское лето

Пришли холодные лунные ночи.

А по утрам вместе с солнцем снова возвращалось летнее тепло. И днем столбик термометра поднимался до 25 градусов по Цельсию.

Первым из соседей тети Анны по утрам поднимался старина Пит. Его дом был напротив через дорогу.

Это был великий труженик. Мне никогда не приходилось видеть его без дела. Он ковырялся в машине, колдовал над какими-то железками, сметал в кучу опавшие листья, подметал тротуар, мыл окна своего дома. Притом он всегда что-то напевал и изредка пощелкивал ярко-красными подтяжками.

В первое утро в Америке я тоже проснулся рано. Осторожно, чтобы не разбудить тетю Анну, вышел на крыльцо.

Освещенные мягким багряным светом, шепотом приветствовали меня клены: «Вот и свиделись через десять лет. Свиделись… свиделись…»

Пит заметил меня и улыбнулся, как давнему другу. Потом он подставил лицо солнечным лучам и доверительно произнес:

— Вот и настало индейское лето…

Много лет назад мой нью-йоркский приятель Анкл подарил мне книгу Торо и надписал: «Мир становится яснее, шире и доступнее, когда постигаешь, как легко ошибаются люди в оценке друг друга.

Все путешествия и странствия — это поиск дороги к выживанию, к себе самому или от себя самого. А великий исход — поиск возможности сближения человека с человеком или отдаления друг от друга…»

Теперь они в безвозвратном

Вечером, когда уехали гости, тетя Анна устало опустилась в кресло-качалку. Несколько секунд она как-то странно смотрела на меня, словно раздумывала: говорить — не говорить?

Все-таки решилась.

— Я не сообщала тебе в письмах… — она сделала многозначительную паузу. — В общем, год назад при загадочных обстоятельствах погиб твой приятель Би…

— Би Дональдсон?! О, черт! Как это случилось? Это связано с его работами о терроризме?

— Не знаю, — тихо остановила меня тетя. — В штате Вермонт, в лесу, была найдена его машина. Полицейские собаки не смогли взять след. А спустя несколько недель там же, в лесу, обнаружили останки Дональдсона…

— И все же, отчего он погиб?

— Полиция помалкивает. Не знает или не хочет говорить…

Потом тетя достала альбом, и мы молча разглядывали фотографии, сделанные в мой прошлый приезд, десять лет назад. Не было в живых многих: Би Дональдсона, Генри Уинстона, Ричарда Бейла, Антона Рефрежье… Исчез Анкл — «дядя американских дорог»…

В тот вечер я еще не знал, что больше не встречусь с Ар-том Шилдсом. Несколько месяцев он не дожил до своего столетия. Умер в Москве. Так и не успел вернуться из поездки по России и бросить прощальный взгляд на свой Нью-Йорк.

А на фотографиях все были веселыми… Так хорошо знакомые мне люди… И новое поколение уже не узнает, как они любили и страдали, веселились и грустили, наслаждались и мечтали.

Теперь они в безвозвратном.

И мы, оставшиеся по эту сторону света и тьмы, можем лишь в своей памяти воскрешать, какими они были, и поминать добрым словом.

«Мы можем дать вам самое ценное — совет. Мудрый доброжелательный совет, и вы добьетесь в жизни всего, что пожелаете.

Смотрите нашу телепередачу, и вскоре ваши беды останутся в прошлом.

Оставайтесь всегда с нами, и вас никто не свернет с пути процветания!»

Без тебя

Тот же пруд, где отражалась твоя печаль, —чист и глубок.Тот же берег, где мы мечтали, — безлюден и тих.Те же травы, где мы сидели, — зелены и несмяты.То же индейское лето, в которое мы убегалииз шумных будней…Без тебя… Без тебя, Джейн…

Таинственно мерцала бирюзовая гладь пруда. В травах веселились стрекозы. Под их слюдяное потрескивание забывалось, что уже конец сентября, и что совсем рядом роща под ветром уже шумит незвонкой медью.

Над самой водой плыли невидимые кораблики. Они угадывались лишь по золотистым прозрачным парусам.

Так в начале индейского лета пускаются в странствия оторванные от ветвей и листьев паутинки. И плывут к другой стороне пруда невидимые кораблики под золотистыми от солнца парусами. А ветер гонит их все дальше и дальше.

Куда? Быть может, в те земли, откуда начался самый первый великий исход человечества… Или туда, откуда начнется новый?

Так было и в то индейское лето…

Мы с Джейн подолгу следили за полетом парусов-паутинок и гадали, куда же занесет их ветер странствий.

«Мстители джунглей»! Не подкатывайте к нашим девчонкам на своих ржавых мотоциклах. Если еще раз пригласите Эст и ЭмДжи на пикник, увидите свои мотоциклы на свалке.