Евгений Устиев - По ту сторону ночи

Сколько я ни прислушивался, ни один звук не нарушал больше ночной тишины. Сердцебиение быстро унялось, но сон ушел. Взглянув на часы, я с удивлением увидел, что они показывали только три четверти первого. Боже, как все еще далеко до рассвета!

Томительно медленно течет время. Вороша дрова в костре, я то и дело смотрю на часы, и мне кажется, что их стрелки совершенно неподвижны. Все так же в черном небе мерцают звезды, потрескивает костер и изредка что-то бормочет дремлющая река.

Поборов внутреннее сопротивление, я вошел в темноту. Спустившись к берегу, я набрал в котелок воды и поставил его на огонь. Горячий чай ободрил меня. Зная, что уснуть сейчас невозможно, я поудобнее устраиваюсь у костра и поворачиваюсь к огню то одним, то другим боком. Хорошо, что у меня много папирос!

— Какая тихая ночь! Впрочем, это обманчивая тишина. На самом деле сейчас шумит река, шелестит ветер, трещит и стреляет искрами костер. А вот я, двинув рукой, звякнул ружьем о пустую кружку… Пожалуй, в природе и вовсе нет тишины, а есть лишь привычный шум. В городе я быстро перестаю замечать всегда включенный громкоговоритель за стеной…

Радио… Всю землю, как воздух, окружают радиоволны. В любом месте и в любой час несутся над нами неслышные звуки. Я мог бы скоротать эту ночь у таежного костра, слушая все радиостанции мира… Разноязыкая речь, русская опера, китайские песни, американские джазы, ликующие хоры девятой симфонии — все это, наверно, сейчас сплетается, кружится надо мной в беззвучной электромагнитной вакханалии!

Но в таком случае мое одиночество — иллюзия? Человек, где бы он ни был, в наше время не одинок! Ну конечно! Даже в эту беспокойную ночь на берегу реки, у которой еще нет названия, меня окружает, поддерживает и ободряет живая человеческая мысль… Стоит включить радио— и все древние ночные страхи исчезли бы как дым!

Через некоторое время я встаю и на этот раз без всякого усилия воли пересекаю теневую черту. В темноте за костром белеет вывороченное бурей корневище. Оно может гореть до утра.

Еще раз подложив дров в костер, переворошив ветки стланика, я ложусь и, чтобы приблизить сон, вспоминаю стихи. Слово за словом в памяти всплывает баллада канадца Сервиса; она словно создана для такой ночи.

Туда, где хребты могучих гор оскалились на луну,Туда, где тюленьи стада стерегут забытую богом страну,Где реки ломают зеленый лед, встречая свою весну,Где в нерушимой вовек тишине сиянье в ночи горит,Фиолетовым, розовым, желтым огнем взлетая в ночной зенит,Где в промерзшей тундре лиловый мох под снежным покровом спит,Туда, где, сползая к морским волнам, грохочут громады льда,Где в окрашенных кровью заката ручьях кипит и бурлит вода;В тот край отправляюсь я снова бродить и не вернусь никогда. Необъятные дали меня влекут и над волей моей властны;Это золота зов, это холода зов, это зов ледяной страны…

Неторопливый, укачивающий ритм стихов незаметно навеял дрему. «Это золота зов, это холода зов, это зов ледяной страны», — повторяю я, погружаясь в сон.

«Золота зов, холода зов…» Я заснул.

Костер почти погас. От полуистлевших головешек поднимались тонкие струйки сизого дыма, когда предутренний холод поднял меня на ноги. Рассвет погасил звезды и окутал землю ровным серым светом, в котором маячили силуэты деревьев и скал. Склоны гор казались в этой туманной утренней завесе плоскими, как на фотографии. Трава, лежащие у костра сучья и все вокруг меня было влажным от холодной росы.

Став на колени, я собрал несколько еще теплых головешек и, разрыв толстый слой пепла, стал раздувать угли. Возрожденный огонь желтыми языками охватил валежник. Я быстро согрелся.

Через некоторое время на посветлевшем небе показались небольшие серые облака. Они медленно плыли над горами, с каждой минутой делаясь все более прозрачными и легкими. Вскоре эти тончайшие, как легкая изморозь на стекле, перистые облака засияли серебряным светом. Понемногу их холодное сияние приобретало все более теплые — розовые, затем малиновые оттенки. Во! уже и слой кучевых облаков окрасился настоящим пурпуром, а перистые облака обесцветились и сделались почти невидимыми. Небо у горизонта стало изумрудно-зеленым; наконец над взъерошенными верхушками деревьев показался край солнца. Облака быстро потеряли свои яркие краски; они излились теперь щедрым потоком на землю. Засияли, засветились деревья и каменные выступы замшевых скал; сверкнула река, заблестели росинки на траве. Где-то неподалеку весело закрякали утки.

Ночь кончилась! Да здравствует солнце!

Завтракая у полупогасшего костра, я любовался преображенным пейзажем. Где-то вдали деловито стучал дятел; пара пестрых бабочек кружилась в сложном танце над желтым цветком; на вершине саМой высокой лиственницы сидела большеголовая кедровка и громким криком приветствовала утро. С восходом солнца от ночных тревог не осталось и следа. Как пар от нагретой земли, они исчезли, растаяли в прозрачном утреннем воздухе.

После завтрака меня неудержимо потянуло ко сну. Блаженно и бездумно растянувшись на теплых ветках стланика, я проспал до восьми часов утра. Потом я тщательно залил остатки костра и, уходя, оглянулся. На полянке за кустами лежала примятая мной зеленая постель и поблескивала жестью консервная банка. Над черными углями костра вилась легкая струйка пара… Это все, что осталось там после долгих часов, которые я провел у огня наедине с ночью.

Лишь пройдя с километр, я вспомнил о ночном обвале, но сколько ни шарил взглядом по склону, так и не нашел места, откуда он сорвался.

Весь этот день я опять шел с тяжелым рюкзаком за плечами, стучал молотком на новых обнажениях, и, отмахиваясь от редких осенних комаров, насвистывал в такт шагам…

Вторая ночь прошла спокойнее первой, хотя и на этот раз я просыпался очень часто.

Третий день был целиком потрачен на обратный путь к лагерю. Мне пришлось одолеть два перевала и долго пробираться вдоль узкого, как зазубренный нож, водораздела. Справа и слева падали вниз крутые склоны. От взгляда в синеющую глубину кружилась голова. Наконец вдали на ярко-зеленой поляне показались две маленькие белые точки. Мне не надо было бинокля, чтобы угадать в них палатки.

Через несколько часов, сбросив рюкзак, я уже входил в свое полотняное прибежище.

Радостно встретивший меня Саша уже раскладывал образцы на брезенте. Они с рабочим возвратились на несколько часов раньше меня и успели сварить подстреленного накануне молодого глухаря.