Владимир Афанасьев - Тайна золотой реки (сборник)
Бушевала непогода, а в укрытии было сухо, тепло. От бездействия Аким мучился — навалилась невыносимая тоска. Он стоял как бы на перепутье: идти дальше, или убираться восвояси. Однако желание прикоснуться к тайнам голубой Шаманки, взглянуть на чудеса распадка Хмурого, оттеснило сомнение, придало значимость его дела: Чукотке нужен надёжный, строгий хозяин, который мог бы постоять за неё.
А когда мощный солнечный луч разорвал неряшливые тучи и распадок засиял разноцветием радуг, Аким вышел из укрытия.
…Их было двое. Рослые, бородатые, одеты в лёгкие, на гагачьем пуху, непромокаемые комбинезоны, на ногах тёплые ботинки. У того, что постарше в руках зажата на изготовке длинноствольная кремнёвка: ружьё большой убойной силы и точностью попадания в цель.
Недобрая слава слыла по Двуречью о Дурмилиных. Люди скрытные. Имели батраков из местных эвенов. Держали факторию на реке Омолон. Кто они и откуда, какой веры и роду, никто ничего не знал. Холодно стало на душе у Акима. Да так, что ознобными мурашками до корней волос покрылся. Но не в Акимовой натуре было искать другого случая для встречи. До хруста в руке он зажал берданку и, передвинув затвором, вышел навстречу.
Дурмилин-старший вскинул гранёный ствол кремнёвки, однако произвести выстрела по Акиму не успел. Откуда-то сверху сорвался раскатистый сухой треск и мощным хлыстом ударил по нему. Дурмилин встрепенулся, как разбуженный ударом кнута конь, лицо его перекосила гримаса ужаса. Он выпустил кремнёвку из рук и опустился на колени. Он хотел было повернуться в сторону, откуда примчался последний для него отзвук ружейного выстрела, но как-то жалко скорчился, завалился на бок и затих. Дурмилин-младший в диком прыжке схватил отцовскую винтовку. И в тот же миг визгливый звук встряхнул его, отбросил в сторону, точно он нарвался на мощный удар в челюсть. Защищаясь, его руки резко вскинулись, непроизвольно он сделал несколько шатких шагов вперёд, споткнулся и упал. Тело его забилось в судорогах, а потом вытянулось и замерло.
Аким остолбенел.
— А-ки-ма! — Раздался по распадку голос.
Аким не верил глазам своим. На камнях стоял Миткей. Бронзовый от ветров и солнца, в изодранной одежде, с винчестером на плече, он виновато улыбался.
— Митька! — сокрушённо крикнул Аким. — Экий грех!..
Миткей бросился к Акиму и, припав к его груди лицом, зарыдал…
— Они убили Сэйру! — с отчаянием вырвалось у него. — Дочь мою…
— Убили? — надломленным стоном выдохнул Аким.
Ему сжало спазмой глотку. Это было сверх всяких сил. Аким впервые видел плачущего чукчу. А Миткей размазывал слёзы и говорил, говорил быстро, невнятно. Аким понял его.
После смерти матери Сэйра привязалась к отцу и была единственной ему помощницей на промысле. На этот раз они поджидали Акима. Он задерживался. Миткей на день ушёл в Еломенский отрог промышлять дикого оленя. Сэйра осталась в яранге. Объявились Дурмилины. Девочка приняла их, накормила, напоила чаем, предоставила ярангу для отдыха.
Вернувшись, Миткей не нашёл дочь у потухшего костра. Её истерзанное тело он обнаружил среди камней под береговым обрывом. Жизнь в ней еле тёплилась. Она умерла у него на руках, назвав мучителей.
Тенью бродил Миткей по округе, ища встречи с убийцами. Два выстрела были возмездием и спасением Акима.
Всё дальше и дальше от страшного места уводил Миткей своега друга Акима. Они шли в суровом молчании как отчуждённые после неприятной утомительной работы. В упрямом движении, в спокойных тонах природы, её живительности очищались душой и телом. На исходе дня они остановились. Развели костёр. Сварили чай. Обжигая глотки крутоваром, молчали… После короткой светлой ночи, когда туманный штрих лёгким мазком прикоснулся к густому спокойствию округи, а солнышко приподнялось над вершинами стройных лиственниц, они обнялись, расставаясь, как братья, которым не суждено было уже встретиться. Теперь путь Акима лежал строго на север. За полночь он дотащился до Стадухинских Столбов. Отпустил каргинов на выпас, запалил костёр и устало свалился на мягкий ягель.
Под утро Аким очнулся. Поднялся. Рядом спокойно паслись каргины. Оглядевшись, он прошёл по жиденькому ручейку и среди княженики и густой травы разглядел костровые головешки. Обгорелые поленья были одного размера. И тут же под сопочной террасой он увидел бугорки шурфовых выбросов. Шурфов было много. Мелкие, глубокие, они располагались в линии по ручью, поднимались вверх по течению. Обследовав несколько ям, Аким отмыл первые пробы. Золото имелось. Там, где попадалась сухая бортовая осыпь, выявлялись крупинки величиной с булавочную головку. Аким увлёкся. Лоток играл в его ловких руках. Уже поздним вечером, измотавшийся до головокружения, он спустился в очередной шурф и опешил. На иневом дне ямы лежал нехитрый инструмент копача, а рядом высвечивалась обильная кустовая россыпь.
Аким собрал золото в холщовую сумку, взвалил дорогую ношу на горбешник, поднялся на заваленную мелкими камнями сопочную террасу, отыскал углубление в скальной складке, расчистил место от базальтового щебня, разместил в нём золото, прикрыл мелкими ветками лапника, а поверх завалил камнями, валунами…
До конца лета бродил по ручьям и отрогам Аким Булавин. Ковырялся в земле, отмывал пробы, делал приметные засечки — всё виденное зарисовывал на бумаге. Торопился разведать, распознать, что хранит земля в своих заначках. Скупая Шаманка не открылась ему. Но он не отчаивался. Надеялся… Долгим и трудным было возвращение домой. Аким пришёл на Лесоковку по чистой заре. Радовались все вместе: и Ванюшка, и Мотрона, и Аким…
Зима 1917 года ничем не отличалась по суровости от прошедших зим. На далёких от Чукотки границах России шла отчаянная война. С детства приученный к послушанию, к вере Богу и преданности царю-батюшке, понимая, что отечество в опасности, Аким подал прошение добровольцем послать его на фронт. Однако предложение осталось без внимания местной власти, если не считать посещение булавинской заимки урядником Коноплёвым, который проездом из Нижнеколымска удостоил Акима.
За чашкой чая урядник разглагольствовал:
— Дурак ты, Аким! Живётся тебе сытно. Сын растёт. Война же — предприятие гадкое. Прибьют тебя там, а прок какой? Тьфу! — Коноплёв цыркнул сквозь зубы, и у него непроизвольно задёргалась щека. — Деньгу надо делать! Понял? Нынче я тут власть! А завтра? Скажу тебе, как на духу. В Якутске власть делят. Ей-богу! — Он несколько раз перекрестился. — Во имя отца и святого духа, как есть — не вру. А Чукотка: вон она какая — всего навалом. Исправник наш — Рогожкин Пётр Аверьянович в тебе не сомневается. Говорит, что ты знающий человек в старательском деле. Жилки золочёные на Шаманке и распадке Хмуром тебе ведомы. Главное сейчас — золото, деньги! С ней — с деньгой-то, — везде примут. Отсюда до Америки рукой подать. А там, Аким Кузьмич, житуха!..
