Герман Волков - Золотая Колыма
«...быть может, в ближайшие 20—30 лет Колымская страна привлечет все взоры промышленного мира».
— Чего всполошился? — усмехнулся Бертин.— Думаешь, опередили? Нет. На этом протоколе деятельность Колымской экспедиции закончилась. На Дальнем Востоке началась такая заваруха, что правительству ДВР было не до Колымы. Ешь-ешь картошку... А ко мне эти бумаги попали так. Открыли мы на Алдане золото, народ нахлынул, а есть нечего. Были случаи — мертвецов ели. Снарядился я в Благовещенск, взял вот из этого сундучка двенадцать фунтов золота — думал, сдам государству, закуплю продовольствие. А меня по дороге схватили. Нет, не думай, свои схватили, чекисты. Пустил кто-то обо мне слух: в Китай пробираюсь, ну и схватили, доставили в Рухлово. Но там разобрались, освободили и даже телохранителя дали. В Благовещенске я золото сдал, продукты закупил и там же познакомился с горным инженером Степановым. Толковый инженер, о золоте Сибири и Дальнего Востока все знает, а работал он ученым секретарем в Дальплане. Разговорились мы. Он меня об Алдане спрашивал, я ему рассказал все и, видимо, ему понравился. Он и передал мне все эти бумаги и очень советовал заняться этим, как он говорил, стоящим делом, а Якутское правительство пойдет мне навстречу... Вернулся я из Благовещенска с продовольствием, по Алдану на лодках... И тут как раз приехал к нам в Незаметный председатель Якутского совнаркома Максим Китович Аммосов. Я показал ему все это. Он ухватился! Я ему и смету передал на тридцать восемь тысяч, и список экспедиции. Вскоре получили от Аммосова телеграмму: экспедиция утверждена, тридцать восемь тысяч ассигнованы! Мы стали спешно собираться, отправили своего уполномоченного на тракт Якутск—Оймякон для организации оленьего транспорта на Колыму... И вдруг получаем новую телеграмму: экспедиция отменяется, потому как деньги-то ассигновали, а найти их — не нашли... Бедные мы еще: золото в руки идет, а взять не можем. Вот и дарю я тебе всю Золотую Колыму. Протолкни это дело е Москве! Розенфельд не добился, мы не добились, а ты добьешься! Мужик ты настойчивый, да и Москва побогаче Якутска, и все мы понимаем, золото нам ой как нужно! Было бы у нас побольше этой валюты, то все Чемберлены и прочие гидры по-иному бы запели! — и Вольдемар Петрович наотмашь ударил по гидре, нарисованной на папке.— Бери материалы. Толкай, товарищ Билибин! Протолкнешь — мы тебе самых лучших мужиков подберем! И сам я, если отпустят, поеду с тобой! Возьмешь прорабом? Я на золото удачливый, фартовый... Поставь ему, Танюша, еще чугун. А ведь моя Танюша — тоже первооткрыватель в своем роде: первая на Алдане начала выращивать картошку! Но никто ее в историю не запишет.
— Запишут. Всех нас запишут!
Еще не раз встречался Билибин с Вольдемаром Петровичем: и в конторе — маленьком кабинете, заваленном образцами пород и горняцкими инструментами, и в его хибаре, где кроме самодельного стола и деревянной кровати стоял окованный железом сундук, в котором хранилось приискательское золото.
Билибин и Бертин обговаривали, как организовать экспедицию, как ее снарядить, кого в нее пригласить, каким путем добираться: через Якутск по Верхояно-Колымскому тракту или через Владивосток морем, а потом тропами, которыми, возможно, ходил Розенфельд...
Вернулся с поля Эрнест Бертин. Билибин, хотя и окончательно решил ехать на Колыму, продолжал в шутку стоять на своем,
— Ну, Эрнест Петрович, на Чукотку!
— А может, все-таки на Колыму, Юрий Александрович? Неужто брат не убедил?
Билибин загадочно усмехался. Посмеивался в усы и Вольдемар Петрович: пусть тешится молодежь.
— Разыграем Колыму и Чукотку! — предложил как-то Билибин Эрнесту.— Ты перепьешь меня — поедем на твою Колыму! Я тебя перепью — поедем ко мне, на Чукотку! Ну, махнем?
— Вот комариные души! — беззлобно выругался Вольдемар Петрович.— Как, бывало, дворяне — под земли играть! Не соглашайся, Эрнест, обманет.
Но Эрнест решительно заявил:
— Я — х-х-хитрый, не обманешь. Пиши договор по всей форме!
Юрий Александрович схватил лист бумаги и крупным четким почерком, похожим на древнерусский полуустав, стал торжественно выводить:
«Столица Алданского края поселок Незаметный.
Октябрь, 5-го дня 1927 года.
Мы, нижеподписавшиеся, государь всея Чукотки Билибин Ю. А., с одной стороны, князь колымский Бертин Э. П., с другой стороны, и комиссар Алданский Бертин В. П., с третьей стороны, как третейский судья, заключили настоящий договор в нижеследующем:
I. Обе стороны под строгим наблюдениемтретьей будут пить чистейший спирт — spiritus vini.
II. Пить оный будут из чайника вместимостью два литра, наполненного до краев».
— Чайник? — удивился Эрнест,— Два литра? Не доводилось.
— Струсил?
— Давай: чайник так чайник...
«III. Пить из чайника, не отрываясь, пока не опорожнится, постепенно наклоняя оный и лия беспрерывной струей».
— Лия?
— Лия!
— Беспрерывно?
— Беспрерывно!
— Пиши!
«IV. Первым пьет Билибин Ю. А., вторым — Бертин Э. П.
V. Кто чайник выпьет, тот и выиграет: Билибин Ю. А.— Чукотку, Бертин Э. П.— Колыму».
Расписались. Билибин сбегал в свою хибару, принес чайник и полдюжины бутылок спирта, быстро, сразу из двух, наполнил чайник и провозгласил:
— За Чукотку, догоры!
Расставил ноги прописным азом, запрокинул кудлатую голову, величественно поднял чайник и таким же манером стал его наклонять. Тугая, витая струя полилась в рот. Билибин покачивался. Струя дрожала, но лилась беспрерывно и наконец иссякла. Билибин опрокинул чайник, всем торжественно показал, что в нем не осталось ни капли.
— Твой черед!
Эрнест так же раскорячил ноги и так же бодро заявил:
— За Колыму!
Сначала он пил, блаженно расплываясь в улыбке и не покачиваясь. Потом струя стала попадать на подбородок.
Билибин запротестовал:
— Лия! Ровно лия!
На лбу Эрнеста выступила бисером испарина, в глазах задрожали слезы, а когда оставалось уже немного, он закашлялся.
— Эх, бродяга, проиграл свою Колыму!
— Обманул, комариная душа! — захохотал старший Бертин.— Себе наливал воду!
— Воду!— охотно подтвердил Билибин: розыгрышем своим он был страшно доволен.
Когда лег снег, с Незаметного на железнодорожную станцию Невер потянулись обозы лошадей, оленей и верблюдов. Приискатели, кому пофартило, уходили в новеньких сапогах и кожанках, взятых в золотоскупке. А кому фарт не улыбнулся — в порванных ичигах, в потертых ватниках, уложив весь свой скарб на заплечные рогульки. По всему семисотверстному тракту полилась горестная, на мотив «Бродяги», «Алданка»:
