Виктор Дихтярев - Вся жизнь - поход
На городской слет
Весной снова начались выходы с ночевками. Мы решили двинуться на городской слет не пешим порядком, а на велоси-педах, и три раза колесили по Подмосковью, отрабатывая темп движения и собирая материалы по данному нам краеведческому заданию. К великому моему сожалению, Женя Радько и еще двое ребят по разным причинам не смогли участвовать в слете, их подменили восьмиклассниками, ходившими с нами несколько походов, но еще не усвоившими сложившегося в команде стиля отношений.
Мы ехали на слет плотной колонной, часто останавливаясь, чтобы дополнить нашу топографическую карту названиями дере-вень, не указанных на ней, занести в путевой дневник места удобных стоянок или пометить эксурсионные объекты. Кроме то-го, надо было вести краеведческий дневник по заданию, полу-ченному на городской туристской станции.
Работа была по-настоящему интересной. В одном из луч-ших совхозов Подмосковья "Лесные поляны" мы беседовали с его директором, Героем социалистического труда Ф.И. Тризно, осмотрели молочную ферму и, чтобы хоть как-то отблагодарить за гостеприимство, напросились очистить от ненужных материалов большой амбар, до которого в горячую летнюю пору у работников совхоза руки не доходили.
Два часа просидели мы в домике старейшего большевика, Э.С. Кадомцева, одного из организаторов боевых рабочих дружин на Урале. Он рассказывал о событиях почти полувеко-вой давности настолько увлеченно, словно все это было только вчера, и мои туристы слушали, забывая вести записи в тетрадях.
Были мы и в мемориальном музее В.И. Ленина, несколько раз отдыхавшего в Лесных полянах и посоветовавшего организо-вать здесь первый в Подмосковье совхоз. Ну и, конечно же, я привел ребят к бывшей усадьбе К.С. Станиславского, чтобы показать комнату, где он писал режиссерский план к чеховской "Чайке", а на биваке, у костра, я рассказывал историю ее постановки в Александринском и Художественном театрах.
Были мы на различных фабриках и в деревнях, занимаю-щихся резьбой по кости -- собранных материалов с каждым днем становилось все больше, и мы уже не успевали их обрабатывать.
В судейскую коллегию слета требовалось представить в день прибытия карту путешествия, исправленную и допол- ненную в пути, описание к ней и краеведческий дневник. Поэто-му ежевевечерне ребята строчили и строчили в своих тетрадях, нередко затемно, при фонариках. Я просматривал их отчеты и после корректировки ставил короткую резолюцию: ВД -- "в дневник".
Где-то на пятый или шестой день пути я заметил незначи-тельные сбои в рабочем ритме группы. Началось, как это часто бывает, с мелочей. Один из восьмиклассников на вопрос где его записи, спокойно ответил:
- Завтра сдам.
- Как завтра? Их же сейчас в дневник заносить должны!
Корпевшая над краеведческим дневником девушка успокоила меня:
- Пусть отдыхает. Я еще о позавчерашнем дне пишу.
Потом не представил свои материалы завтехчастью, сославшись на неотложный ремонт велосипедов.
Короче, получилось так, что несколько человек заполняли путевой и краеведческий дневники и работали с картой, а осталь-ным нечем было заняться: ведь их отчеты сию минуту не требо-вались, и потому каждый с легким сердцем откладывал свою пи-санину на завтра, расчитывая управиться на большом привале, а не мучиться в темноте с фонариком, отбиваясь от комаров.
Теперь свободные от дел туристы сидели у костра, переки-дываясь в картишки - занятие, хотя и не возбраняемое мною, но позабытое еще в первых походах. На следующий день ребята отдавали мне сделанные второпях на привалах записи, в кото-рых не было личного отношения к увиденному, а только корот-кий и поверхностный отчет. Я стыдил и ругал халтурщиков, они забирали свои листочки и вставляли в текст высокопарные сло-ва, демонстрирующие сознательность и глубину чувств авторов:
"Мы с удивлением и восхищением наблюдали, как в уме-лых и грубоватых на вид руках мастеров из обычной коровьей кости постепенно появлялось произведение искусства. Талант народных умельцев был виден во всем!" Я не мог позволить украшать подобными перлами наш краеведческий дневник, я чувствовал неискренность туристов, но и заставить их писать по-другому не умел. За два дня до прихода на поляну слета произо-шло то, что неминуемо должно было произойти: меня завалили исправленными записями, которые приходилось снова просматривать; две девушки, явно не успевая, поочередно заполняли дневник, а остальные ребята, наконец-то освободив-шись от надоевшей писанины, играли в волейбол или лежали на рюкзаках, не заботясь об установке палаток и сборе хвороста, хотя погода портилась и временами накрапывало.
Несколько раз я указывал командиру, что пора бы заняться лагерем, но в ответ слышал только: "Сейчас." Обед ребята не приготовили, что-то там пожевали, позабыв о том, что наша тройка тоже не ела с утра, а за дровами пошли уже в первых су-мерках. Я отправил своих канцеляристок ставить палатки, а сам ушел от бивака подальше на холмик и, накрывшись клеенкой, продолжил записи в дневнике. У костра слышались крики и смех, потом стало потише - видимо, ребята ужинали; потом затренька-ла гитара, а я все сидел под мелким дождиком, злой и голодный, заполняя одну страницу за другой.
Когда стемнело и я уже работал при фонарике, на холмик поднялась вся команда. Ребята молча стояли вокруг меня, а я делал вид, что не замечаю их.
- Виктор Яковлевич, - наконец сказал кто-то, - мы вам ужин принесли...
Я молча продолжал делать записи. Дежурные стояли передо мной с мисками и кружкой, не зная, поставить ли их на землю или подождать, пока я протяну руку.
- Ну простите нас, - просопел Коля Голиков, немного угрю-мый и грубоватый парень, владелец карточной колоды. - И да-вайте пойдем к костру, чего на холоду-то ужинать. А дневник мы с утра заполним, можете даже не проверять.
Я пошел в лагерь в окружении притихших ребят, На осклизлой тропинке образовалась колонна под капюшонами плащей. Впереди меня несли в клеенчатом мешке краеведческий альбом и коробку с флакончиками туши, позади - красные папки с черновыми записями. Замыкали колонну дежурные с мисками нетронутого ужина на вытянутых руках. На плечи мне наброси-ли офицерский плащ, а в лесу несколько человек вышли вперед и отодовигали мокрые ветки от моего лица. Все это напоминало похоронную процессию, и было очень неловко чувствовать себя главным героем печального ритуала.
Меня усадили (хорошо, что не положили) возле костра на бревно, немедленно покрытое сухой клеенкой, на колени поста-вили миску с заново подогретой кашей и, уберегая от дождика, раскрыли зонтик с торчащими в разные стороны спицами.
