Марина Москвина - Гуд бай, Арктика!..
Излучая блеск и сияние, под звук биения сердца запульсировала надпись — с каждым ударом то увеличиваясь, то уменьшаясь:
Я ЕЩЕ ЖИВ
Как бы говоря человечеству от имени Арктики, от всего льда Земли: «Я еще жив, помните про меня, продлите мою жизнь, ибо исчезну я — все изменится на Земле, и ваша жизнь будет на грани…»
Тут возник, закачался на волне ледяной странник «NOMAD» с угольками канадского клена, что в холщовом мешочке с большого материка привезла Бет Капуста.
Вспыхнули рисунки Айрис, да и сама она сидела к нам спиной — огромная, среди сугробов, обложенная альбомами и карандашами, сухой снежный ветер листал страницы ее альбомов, как бы читая.
На вышку восходил Миша с Лениной горящей Луной. Даша Пархоменко мчалась над волнами, обхватив бушприт. Одетая в небеса, будто в ее венах струилось море, Рут Литтл медленно погружалась в воды пускай слегка потеплевшего, но все же Ледовитого океана. Мэтт бросал камни на ледяную озерную гладь, и они уносились в глубь ледника Боре-брин с гулким уханьем и гудением, оставляя нам только космос, пронзительно бурлящий синими цветами над головой маленького человечка, примиряя с вечностью.
Арктический король Пол aka DJ Спуки в канареечном облачении несся по горам по долам, за ним поспешал Волков. На плече у него восседал гордый глупыш, а за Андреем шли белые медведи, бежали песцы, плыли, отдуваясь, стада моржей и тюленей, живые киты пускали к небесам серебряные фонтаны, летели редчайшие белые чайки, любительницы льдов цвета слоновой кости. И над всем этим реял победно даблоидный стяг, означавший неразделимое единство мира.
Проектор горел, пронзая ночь могущественным лучом. На холодной поверхности льда, как грезы на холсте его памяти, проявлялись мы друг за другом, словно герои комиксов про Супермена, гигантских размеров. Мы были такие громадные, что видели Землю маленьким сине-зеленым шариком, окутанным дымкой, окруженным белыми облаками, переливающимися всеми цветами радуги, — такой, какой ее видят космонавты.
Под напряжением многих атмосфер мы держали ее в своих ладонях, протягивая благословенному Вышнему Существу неописуемого величия, и я опять забормотала:
— Господи! Вот оно — одно из самых удачных Твоих творений, планета Земля, со всеми горами, долами и океанами, лесами, озерами и реками, городами и деревнями, огородами и садами, созданиями большими и малыми, райскими кущами, вкусной едой, чудесными запахами, волнующими прикосновениями, осьминогами и тысяченожками, путеводными книгами, яблоками, кукурузой и малосольными огурцами…
— Короче, — сказал Леня.
— …Прими ее, пожалуйста, заботься обо всех нас, живущих на ней. Мы передаем это сокровище космоса Твоим заботам!
И пока вся планета покоилась под покровительством нашей компании, из многомерных глубин ледника показался малютка «Ноордерлихт». Он рос, рос и рос и превратился в прекрасную громаду, опирающуюся на воды, заключающую в себе безграничность слова, которая сообщает первичность бытия всему, что требует описания.
На палубе и одновременно на ледяном экране, как в зеркале, появилась Синтия с незабвенным папиным аккордеоном. Она пробежала пальцами по клавишам и запела матросскую песню, да не какую-нибудь устарелую — про капитана Флинта и кока, утонувшего в баке супа, пьяных матросов и знойных креолок в прокуренном кабачке, а песню новых людей Земли, твердо укоренившихся в своей солнечной позиции.
Сто лет назад ты родился маяком —маяком для кораблей, Ноордерлихт.А потом ты получил другое имя,стал приютом для людей, Ноордерлихт.А потом тебя раздели, оголили до костей, о-о!.. —
пела Синтия.
А мы всем биг-бендом подхватили:
Эй, держись, навались, выбираем якоря,Поднимаем паруса, путь свободен, Но-о-ордерлихт!
Если бы не капитан, капитан Тед —тут тебе бы и конец, о Ноордерлихт!Но в твоей пустоте, в беззащитной наготеТед узрел твое грядущее величье, Ноордерлихт.Он работал, он мечтал —ты, дощечка за дощечкой, новой плотью обрастал.
Эй, держись, навались, выбираем якоря, —
снова грянули мы хором. —
Поднимаем паруса, путь свободен, Но-ордерлихт!..
В девяносто четвертомты родился кораблем —в третий раз — и был крещен: Ноордерлихт.Паруса на стройной мачте развернулись во всю мощь —ты из гавани родной унесся прочь…
А в две тысячи десятом, в сентябре, пришла беда:за кормой сомкнулись горы льда,а течение толкало и несло тебя на скалы,где оскалились медведи, так что помощи не жди, о-о!..
Эй, держись, навались, выбираем якоря,Поднимаем паруса, путь свободен, Но-ордерлихт!..
Если бы не капитан, капитан Тед —тут нам всем бы и конец, о Ноордерлихт!Но стоял он у руля и во льдах нашел просвет,и Афка распугала злых медведей,и Ренске развернула паруса,а Соня сотворила пир, какого ты не знал сто лет! —
пела-напевала Синтия Хопкинс. Как она боялась очутиться в ловушке на крохотном судне с чужими людьми. Вот во что это вылилось: все было связано между собой во всепроникающей космической мистерии. Мы столпились вокруг Синтии, единственной наследницы мира, ибо каждый был таким же единственным его наследником, — бродячий оркестр «Prisoners of Love», ожидающий момента, когда сможет разразиться припевом:
Эй, держись, навались, выбираем якоря,Поднимаем паруса, путь свободен, Но-о-ордерлихт![13]
Песня полетела от шхуны к леднику, соединилась с нашими огромными иллюзорными оболочками и, отразившись, накрыла нас волной, увлекла с палубы прямо в кают-компанию, смертельно уставших, укаченных, голодных и промерзших до костей. Там, посреди окраинных гиперборейских вод и необозримых далей, среди белоснежных льдов и черных каменных глыб уже был накрыт большой стол, на котором возлежал хлеб и стояли кувшины с вином.
Во главе стола сидел наш голубоглазый пастырь Баклэнд, в новой тельняшке, купленной в сувенирной лавке Баренцбурга. Как он здесь оказался, ведь только что колдовал над своим видеопроектором, запуская картины на ледник? Дэвид распростер объятия, мысленно заключая в них своих собратьев, и в последний раз пригласил разделить с ним вечернюю трапезу.
