Дмитрий Быстролетов - В старой Африке
— Вы задержались, а я спешу. Прошу извинить, поезжайте со старшим учетчиком, он знает дорогу.
Плечистый сержант долго ворочался в кресле, потом буркнул: «Эй! Пошел! Ну!» — взмахнул хворостиной, и его двуногие кони тронулись рысью.
— Приветствую! — послышался голос с кресла. Тоненький бледный человек небрежно протянул Гаю узкую, очень белую руку.
— Слышал о вас. Фон Дален.
Гай поразился опрятности его тщательно выглаженного костюмчика и томной изысканности движений. Он изящно опустился в кресло и, не глядя, протянул руку в сторону. Молодой красивый негр подал странно изогнутую трость и шотландскую волынку.
— Не удивляйтесь: я коротаю время только с помощью волынки. Вы любите волынку? Нет? Этот инструмент требует особой настроенности: он чем-то напоминает мне лиричную туманность моей северной родины. О, да, я немного сноб, вы правы.
Его упряжка двинулась, Гай зашагал рядом.
— Совестно ехать на людях? — небрежно цедил граф. — В таком случае вы составили бы обо мне превратное представление и в другом отношении. Вы видели молодого негра, подавшего мне волынку? Он вам даже понравился? О, я польщен, польщен. Я дал ему кличку Гнедой. Ведь он меня возит на себе.
— Но почему лошадиное имя?
— Да потому, чтобы оттенить свое отношение к этим человекоподобным существам.
Гай промычал что-то неопределенное, потому что фон Дален явно рассчитывал на взрыв возмущения, а ван Эгмонд не хотел доставить ему такого удовольствия. Так граф болтал, и изящно покачивался в кресле, и передвигал зонтик из листьев, чтобы защититься от солнца, и играл узкими, странно белыми пальцами, от которых как будто бы исходило сияние. Несколько раз упряжка сильно качнула седока, и негры пугливо съежились, словно ожидая ударов, но граф даже не прикрикнул на них и, надо сказать, этим вызвал к себе некоторую симпатию Гая. Он шел сбоку, наблюдал и думал: «Все эти фокусы: белая кожа, волынка, Гнедой, — все это крик отчаяния человека, вынужденного медленно погружаться в слабоумие: старшина Эверарт — это просто следующая фаза, через десяток лет и граф станет таким же… И он сам знает это…»
Между тем фон Дален передал инструмент Гнедому, взял в руки свою странную трость и стал ждать. Как только упряжка снова резко тряхнула его, он плавным жестом вытянул руку, нацелился и царапнул спины идущих впереди носильщиков— одного, другого, третьего и четвертого… Носильщики прибавили шаг, потом понеслись рысью.
— Не отставайте, господин ван Эгмонд, и не ругайте меня: вы несете должное наказание за свою мягкотелость! — улыбался граф из-под плетеных ветвей навеса.
— Славно действует мое изобретение? Я хочу сделать на него заявку в бельгийское патентное управление. «Инструмент фон Далена для повышения энтузиазма типуайеров!» Звучит не дурно? Посмотрите-ка! Замечаете изгиб? О, я долго экспериментировал, пока нашел удобный угол наклонения!
И граф небрежно протянул Гаю конец своей трости: он был слегка изогнут и с внутренней стороны проколот мелкими гвоздями, концы которых чуть-чуть торчали, как щетина узенькой металлической щетки.
Бывшие моряки — хладнокровный народ, репортеры — легкомысленная братия, а уж о сдержанности голландцев и говорить нечего, и Гай был тем, другим и третьим и потому отправился в Африку вполне уверенный в себе. Но в пути что-то сдвинулось с места, и он потерял обычную власть над собой. В последние недели он сдерживал себя только усилием воли, непрерывно повторял заклинание: «Это меня не касается!» А тут вдруг увидел кривую палку с мелкими гвоздями и следами крови, кожи и волос — и не выдержал: правой рукой схватил трость, выдернул ее из белых холеных рук, левой рукой столкнул зонтик и ударил тростью графа по лбу, повыше холодных серых глаз, как раз туда, где светлые волосы были расчесаны на безукоризненный пробор.
Граф не вскрикнул и не сделал никакого движения для защиты. И это сразу привело Гая в себя: «Ведь это же меня не касается!» Упряжка остановилась, но носильщики держали кресло на плечах. Минуту белые смотрели друг на друга. Гай задыхался. Потом швырнул трость в кусты.
— Милостивый государь, — процедил фон Дален, глядя на Гая со своего трона, — вы находитесь в Африке без году неделю и уже позволяете себе так распускать нервы в присутствии туземцев. Я не отвечаю банальной дракой потому, что я — дворянин, а необходимые качества аристократа — самообладание и строгая разборчивость. Я переоценил вас, господин ван Эгмонд, и теперь равнодушно не замечаю вашей плебейской выходки. Ну! Носильщики рванулись вперед, а Гай остался на дороге один. Взволнованный и переполненный злобой, он зашагал на концессию…
Бельгийские текстильные фабрики выпускают для местного населения специальные ткани с упрощенным рисунком и ярчайшей расцветкой. Поэтому издали конголезская деревенская толпа производит праздничное впечатление. Вот и сейчас работающие на опушке напоминали огромный красочный хоровод. Носилки Далена уже давно исчезли, а Гай стоял на вершине небольшого холма и глядел вокруг.
Потом его слух стал различать слово, доносившееся с поляны. Над огромным пространством и сотнями людей витало только одно это проклятое слово:
— Скорей!
Гай долго бродил по участку лесных разработок. Это казалось ему просто невероятным.
К заранее выбранному обширному массиву с чрезвычайными усилиями и затратой труда подводится глинобитная дорога, позволяющая доставлять добытый лес к реке. Таким образом, выбор места порубки определяется не столько количеством и качеством леса (они здесь всегда превосходны), сколько транспортными возможностями. Казалось бы, это должно заставить концессионера быть рачительным хозяином: ведь истощение запаса товарной древесины неминуемо ускорит необходимость проведения нового шоссе к какому-нибудь другому массиву. Ничего подобного здесь не было. Бельгийский специалист по очереди объезжает участки и указывает неграм-инструкторам, где именно и какие нужно рубить деревья. Инструкторы натравливают на рабочих банду надсмотрщиков, и начинается зверская расправа над людьми и природой. Рабочие, вооруженные топорами, вгрызаются в джунгли.
— Скорей! Скорей! Скорей!
Надсмотрщики яростно работают палками, кулаками, ногами. Высунув языки, ошалелые рабочие кидаются на плотную зеленую стену. Так начинается прорубка коридора к намеченному дереву. Прежде всего распугивают ядовитых змей. Сотни лиан, твердых и упругих, как стальные тросы, и десятки папоротниковых деревьев и колючих кустов должны быть удалены, чтобы образовался узкий проход, куда потом стараются свалить дерево — могучий колосс в десятки метров высотой. А толщиной? Ведь чтобы такой великан прочно стоял на вечно сыром грунте, нужны исполинские корни, целая система твердых, как металл, корней толщиной в туловище человека и больше. У основания деревья очень толсты и прочны — корневая система поднимается до уровня двухэтажного дома. И вот голые люди, обливаясь ручьями пота, взбираются на высоту и, кое-как примостившись на корнях и лианах, начинают топорами долбить твердую древесину. Звук такой, как будто бьют топорами в железобетонный бык большого моста. Гай наблюдал, какие ничтожные результаты дает один удар повисшего в воздухе человека — зазубрину на колонне в пять-десять обхватов! Но топоров много, а людей еще больше: изнемогшего оттаскивают за ноги в кусты, и политый горячим потом топор подхватывает новый рабочий. И над всем этим стоит свист палок и истошный, надрывный вой:
